Жюль Верн
Шрифт:
— Вы мой последний друг, — говорил ему Жюль Верн. — Отец и мать мои умерли. Не так давно умер горячо любимый брат мой, Поль. Сын подарил мне внука. Падчерицы выросли, вышли замуж и вылетели из гнезда. В моём доме старушка Онорина; мой старый, умный пёс Паспарту; мадам Мишо — искусная повариха; садовник; привратник, деревья в саду, неустанно переговаривающиеся друг с другом по моему адресу, да фонтан, что-то лепечущий на языке, близком к французскому…
— Ваша семья — весь мир, — сказал на это Паскаль Груссе. — Вы не
— О да, — с глубоким вздохом произнёс Жюль Верн и выпрямился в своём кресле. — Я не одинок и не чувствую себя старцем. Я мечтаю, — знаете, о чём я мечтаю? О моей сотой книге! Я напишу её, непременно и обязательно! Для этого мне нужно ещё двадцать пять лет. Чувствую, что вы вот-вот скажете, что я проживу ещё сорок лет!
— Нет ничего невозможного, — сказал Груссе.
— Кроме того, чего не может быть, — отозвался Жюль Верн. — О мой дорогой, единственный друг!
— Я ревную вас к Реклю, — нерешительно произнёс Груссе.
Географ и политический деятель, Жак Элизе Реклю, приятель Жюля Верна, совсем недавно возвратился из длительного путешествия по Европе, Африке, Северной и Южной Америке. «Всемирная география» Реклю служила Жюлю Верну основным источником, откуда он черпал географические описания. Друзья виделись друг с другом почти ежедневно. Груссе шутя говорил: «Вы почти одногодки, — Реклю моложе вас только на два года, но, наверное, вы и умрёте в один и тот же день…».
Груссе ошибся только на два месяца…
— Всем друзьям моим, — любил говорить Жюль Верн, — я завещаю долголетие, чтобы они могли увидеть торжество науки, которая объединит народы и сделает их счастливыми!
Друзья возражали, они делали поправку на одно немаловажное обстоятельство, а именно: в чьих руках окажется наука. Они указывали на романы Жюля Верна, приобретавшие всё более обнажённую социальную и сатирическую остроту.
— Ваш пафос подчас приобретает очень гуманистический характер, — указывал Груссе. — Думаю, что происходит это не случайно, а в результате глубоких раздумий, размышлений. Путь ваш труден, извилист, — я желаю вам ещё десять лет на то, чтобы вы увидели…
— Десять лет? — рассмеялся Жюль Верн.
— Десять лет на то, чтобы увидели и поняли, — уточнил Груссе, — и тридцать лет на дальнейшую деятельность. Пожелай я вам ещё пятьдесят лет жизни — вы расхохочетесь, мой друг!
— Что же мне надо понять? — спросил Жюль Верн, настороженно ожидая ответа.
Груссе пожал плечами.
— То, что не совсем понятно и мне, — откровенно сказал он. — Мне лишь понятно одно: одной науки для блага людей недостаточно. Нужна ещё какая-то сила, которой наука будет служить…
Глава пятая
В полную меру сил и таланта
Американская и английская
Американские миллионеры построили плавающий остров, на котором расположился город-курорт — длиной в семь, шириной в пять километров, весь целиком из металла. Жюль Верн шутя говорил, что у каждой нации своё представление о райской жизни и что ему больше всего по душе рай магометанский: он безобиден, в нём всё как в сказке — много вкусной еды, красивых женщин и чуть-чуть забот о завтрашнем дне, коль скоро есть красивые женщины. Рай христианский — сплошная абстракция, полная противоположность аду, в котором всё конкретно, до костра и огромных котлов и сковородок включительно. Рай американский…
— Больше того, что у них имеется на плавающем самоходном острове, им не надо, — говорил Жюль Верн. — Они мечтают о праздности и, надо полагать, лучшего рая и не желают. Если моя Мишо в загробной жизни видит ветвистую яблоню, плодоносящую круглый год, то американцам достаточно здания банка с полным штатом служащих и чтобы в сейфах сохранялся весь мировой запас золота. Но там, где всё держится на золоте, на корысти, пышным цветом расцветают эгоизм, соперничество злых намерений. Эти свойства страшны и опасны не только для нации, но и для других народов: свойства эти издыхают только в громе и дыме войны…
Население острова в романе Жюля Верна ссорится между собою, разделяется на партии, затевает войну, и в конце концов остров погибает, разорванный на части своими же машинами, приводящими его в действие, — по вине владельцев «Стандарт-Айленд».
Осторожно отзывалась об этом романе и французская критика. Она не говорила об упадке таланта Жюля Верна, но давала понять, что творчество его испытывает некий кризис, что романист резко повернул в сторону и вместо того, чтобы по-прежнему прославлять науку, стал сочинять злые памфлеты. «Читатели с нетерпением ждут от своего Жюля Верна приключений на суше и море…» — писали рецензенты.
— Мои читатели получают только то, во что я свято верю, то, что я люблю и ненавижу, — говорил Жюль Верн, читая критику. — Молчание Америки мне понятно. Есть у меня ещё кое-что на примете. И всегда только наука, только бескорыстное пользование её благами!
Жюль Верн был стар, но возраста своего не чувствовал, и, если бы не двоил левый глаз, если бы не резкая боль после работы в правом, Жюль Верн трудился бы не только утром, но и поздно вечером.
— Какое это счастье, какое наслаждение — труд!..