Жюстина
Шрифт:
– С тех пор, как ты здесь, - продолжала Жюстина, - ты, должно быть, видела немало кровавых реформации?
– До меня такое случалось двенадцать раз, кроме того, я несколько раз была свидетельницей замены почти всех узников.
– Ты потеряла много подруг?
– И самых близких!
_ О, какой кошмар! Я так хотела бы полюбить тебя, но смею ли я думать об этом, если нам суждено вскоре расстаться.
И нежные подруги, бросившись в объятия друг друга, окропили свои груди слезами горя, беспокойства и отчаяния.
Едва закончилась эта трогательная сцена, как вместе с директрисой появился дежурный регент: это был Антонин. Все женщины согласно обычаю выстроились в две шеренги. Монах бросил на них безразличный взгляд, пересчитал присутствующих, затем сел. После
– Ничего, она привыкнет: во Франции нет заведения, где девушек воспитывают лучше, чем у нас.
Он взял в руку список провинившихся, который подала ему директриса, и снова взглянул на Жюстину; она задрожала: все, что исходило от этих распутников, было для нее равносильно смертному приговору. Он заставил ее присесть на краешек дивана и тотчас велел Викторине обнажить грудь нашей несчастной героини, а другую девушку заставил высоко поднять ей юбки. Затем приблизился, раздвинул нежные девичьи бедра и присел перед раскрытым влагалищем. Другая наложница, лет двадцати, в той же позе присела прямо на голову Жюстине, таким образом вместо лица Жюстины перед его взором предстала еще одна вагина, и развратник, наслаждаясь одним предметом, мог целовать второй. Третья девушка, выбранная из класса дуэний, начала рукой возбуждать регента, а четвертая, совершенно обнаженная, принадлежавшая к весталкам, раскрывала пальцами нижние губки Жюстины, готовые принять монашеский член. Одновременно эта девушка возбуждала Жюстину другой рукой, массируя ей клитор, а Антонин то же самое делал с двумя очаровательными пятнадцатилетними девочками, которых в свою очередь целовали в губы, чтобы привести в надлежащее состояние, еще две девочки по тринадцати лет. Трудно представить себе все грязные выражения и ругательства, которыми вдохновлял себя этот распутник, пока не пришел в желаемое состояние: его посох взметнулся, стоявшая наготове женщина постарше взяла его в руки и подвела к влагалищу Жюстины, в которое он вломился грубо и поспешно.
– Ах, черт побери!
– простонал он.
– Вот и свершилось... вот я и в пещерке, которую так жаждал прочистить! Я сейчас залью ее своей спермой, я хочу, чтобы она сразу же зачала от меня.
Все присутствующие принялись обхаживать его, стараясь усилить его экстаз и возбудить монаха еще сильнее: Омфала приникла к его обнаженному заду и употребляла все средства, включая самые страстные поцелуи, которые, поначалу безрезультатные, привели, в конечном счете, к успеху. Невозможно было проследить за происходившим - с такой невероятной быстротой сменяли друг друга влагалища и под пальцами и под губами мерзкого сластолюбца. Кризис приближался; монах, в таких случаях избравший правилом испускать из себя жуткие вопли, издал такой громогласный, который сотряс своды; все еще теснее обступили его, все поспешили ему на помощь, директриса заменила Омфалу и начала сократировать распутника сразу пятью пальцами, а он в это время впивался губами в клитор одной из прелестниц. Наконец наступил момент оргазма, увенчавшего самые необыкновенные и извращенные эпизоды.
– Вот так, - удовлетворенно выдохнул Антонин и, обратившись к одной из дежурных девушек, коротко приказал: - На колени... Соси мне член.
Когда этот предмет был отполирован до блеска, негодяй удалился, чертыхаясь вполголоса.
Такие сладострастные сцены происходили очень часто. Как правило, когда монах наслаждался подобным образом, его окружали несколько девушек с тем, чтобы со всех сторон воспламенить его чувства и чтобы каждая его пора сочилась похотью.
Между тем подали обед: Жюстина не хотела садиться за стол, тогда директриса прикрикнула на нее, и она устроилась вместе с девицами своего класса, но ела только для того, чтобы не вызывать более нареканий. Едва обед закончился, вошел настоятель, его встретили теми же церемониями, что^и Антонина, с той лишь разницей, что наложницы остерегались
– Надо подумать, как ее одеть, - проговорил он, пристально глядя на Жюстину.
Затем, открыв шкаф, стоявший в большой зале, монах извлек оттуда одежду, соответствующую классу, в который предстояло вступить Жюстине.
– Примерьте это, - сказал он, - а свое тряпье сдайте. Наша бедная сирота повиновалась, не забыв предварительно спрятать в волосах свои деньги. По мере того, как она снимала с себя одежду, глаза Северино останавливались на обнажившейся части тела, и как только на ней ничего не осталось, настоятель схватил ее и уложил лицом вниз на край софы. Жюстина попыталась молить о пощаде, ее не слушали, шесть обнаженных женщин окружили двух главных действующих лиц и подготовили для монаха алтарь, который его возбуждал. Теперь его окружали только голые зады, его руки впивались в них, его губы прильнули к ним, его взгляды их пожирали. Началась содомия; два десятка задниц с непостижимой быстротой сменяли друг друга, на них запечатлевались поцелуи распутника и следы его костлявых пальцев, его язык не пропустил ни одно отверстие; скоро он кончил и продолжил обход с тем счастливым спокойствием, которое дается порочным людям. Жюстина, одетая в платье послушницы, предстала еще краше перед своим мучителем; он приказал ей следовать за ним в другие помещения. В комнате, где жили содомитки, его возбудила одна из девиц.
– Оголи-ка ее, - буркнул он Викторине. Директриса исполнила приказание. На сей раз предметом его вожделения стала крупная восемнадцатилетняя девушка, прекрасная как весна. Самый великолепный зад на свете, самый белоснежный и самый круглый, тотчас оказался в распоряжении развратника, который пожелал, чтобы ему помогала Жюстина; несчастная приступила к своим обязанностям с великой неохотой и неловкостью, ее подруги быстро научили ее, и ее руки, наконец, привели в боевое положение член, который совсем недавно осквернил ее прелести; потом ей подсказали, что она должна подвести его к отверстию, которое он будет пробивать, она подчинилась, орудие проникло внутрь, и монах принялся сосредоточенно работать тазом, но в продолжение операции захотел лобзать ягодицы Жюстины; остальные наложницы приняли соответствующие позы, глаза настоятеля засверкали, казалось, он вот-вот закончит акт, и он действительно закончил его, правда, воздержавшись от оргазма.
– Довольно, - заявил он, приподнимаясь, - нынче вечером у меня много дел.
– И добавил, обращаясь к Жюстине: - Я очень доволен вашей попкой и часто буду сношать ее; вы же будьте послушной и умной девочкой - это единственный способ надолго остаться в этом доме.
И распутник вышел, взяв с собой двух тридцатилетних женщин, которых он уводил на обед к директрисе и которые, согласно утреннему распоряжению, не присутствовали за общим столом.
– Что он будет делать с этими созданиями?
– спросила Жюстина у Омфалы.
– Будет с ними пьянствовать. Это профессиональные блудницы, такие же распутные, как и он; они живут здесь лет двадцать и переняли все нравы и обычаи этих негодяев. Ты увидишь, что они вернутся пьяные и покрытые синяками, которыми наградит их это чудовище во время своей трапезы.
– Неужели и после этого он собирается развлекаться?
– продолжала Жюстина.
– Вполне возможно, что после обеда он пойдет в мужской сераль, где ему подадут еще несколько жертв, и, уж конечно, он, возомнив себя женщиной, получит удовольствие от пяти или шести юношей.
– О, какой ужасный человек!
– Ты не все еще видела: надо пожить вместе с ними столько, сколько живу я, чтобы в полной мере оценить их.
Остаток дня прошел без событий. На ужин Жюстину не назначили.
– В таком случае, - сказала ей Омфала, - надо пойти к Викторине: ты помнишь, о чем был разговор утром, поэтому, поскольку ты свободна, воспользуемся моментом.
– Ага, вот и вы!
– улыбнулась директриса, когда Жюстина вошла.
– Да, мадам, - ответила Омфала.- Она помнит, что вы пожелали видеть ее сегодня вечером, и поспешила исполнить ваше желание.