Жюстина
Шрифт:
– Прекрасно, - сказала Викторина.
– Ты тоже оставайся, Омфала. Я буду возбуждаться с твоей помощью, - продолжала лесбиянка, - пока эта красивая девочка ублажает меня; мы позовем парочку юнцов, поужинаем впятером и повеселимся на славу. На первый же звук колокольчика появилось два очаровательных копьеносца двадцати и двадцати двух лет, и Викторина, после того, как добрую четверть часа ласкала, целовала, обсасывала каждого, заявила:
– Я отдаю вам, Августин и Нарцисс, этих двух красавиц, и вы вместе с ними устроите спектакль, достаточно возбуждающий, чтобы пробудить меня от летаргии, в которой я нахожусь уже несколько дней.
Пылкие любовники не заставили просить себя
– Погодите, - неожиданно сказала она, беря в руку искусственный фаллос, - мне надоела пассивная роль, я хочу поработать сама.
С этими словами распутница вонзила инструмент во влагалище Жюстины и заставила старшего юношу сношать нашу сироту в зад, сама же, возжелав испытать такое же ощущение, вставила в свой анус оставшийся член и прижалась влагалищем к губам Омфалы.
– О сладкая дева!
– вскричала через несколько минут директриса.
– Как приятно сношать тебя! О черт меня побери, как хотелось бы мне быть мужчиной! Целуй меня, мой ангел, целуй меня крепче, сучка! Я кончаю...
И бедная Жюстина поспешила исполнить приказание, хотя так и не смогла преодолеть отвращение и заглушить в себе угрызения. Между тем Викторина, пресыщенная Викторина, не сдержала слова: природа, бессильная в данном случае, отказала ей в своих милостях и вынудила ее предаться новым мерзостям. Злодейка перевернула Жюстину и овладела ею сзади, продолжая принимать в свои потроха юношеский член. Опять ничего у нее не получилось, тогда она стала содомировать другого юношу и лизать -ягодицы Жюстины, а Омфале было ведено возбуждать бедняжке клитор, чтобы ускорить извержение, которое должно было наполнить Викторину радостью и, возможно, довершить ее собственную кульминацию. И эта уловка увенчалась успехом. Жюстина извергнулась помимо своей воли, Викторина самозабвенно сосала ее, трепеща как вакханка и еще сильнее прочищая юноше зад, в то же время как другой вставлял ей свой орган то во влагалище, то в задний проход, и вот распутница, купаясь в волнах удовольствия, сбросила свое семя с криками, ругательствами и конвульсиями, вполне достойными такой либертины, как она.
Все сели за стол; в продолжение всего ужина Викторина брала в рот только кусочки, откусанные белыми зубками нашей героини, и когда она их жевала, Омфала ласкала ей клитор.
– Я люблю совмещать оба этих удовольствия, - приговаривала она, - и не знаю других, которые так бы сочетались друг с другом.
Она подливала Жюстине шампанского, заставляла ее пить и пыталась извлечь из потрясения этой девочки то, чего ей никак не удавалось вырвать из ее разума. Однако Жюстина оставалась непоколебимой, и Викторина, видя, что та и после ужина не реагирует на ее натиск, отправила несчастную спать, с досадой объявив, что такое поведение вряд ли сделает ее пребывание в монастыре более легким.
– Что ж, мадам, - сказала Жюстина перед уходом, - я буду страдать, потому что рождена для этого; я буду исполнять мое предназначение столько, сколько угодно небу держать меня на этом свете. Но я никогда не оскорблю Всевышнего, и эта утешительная мысль сделает мои страдания не столь тяжелыми.
На ночь директриса
– Мне пришлось вытерпеть их вместо тебя, - сказала Омфала, но, к счастью, привычка намного облегчает подобные обязанности, и мне приятно думать, что я избавила тебя от стольких гнусностей.
Следующий день был кануном того дня, на который назначалась церемония реформации. Появился Антонин, и начался обычный утренний ритуал; Жюстину сотрясал страх: неужели ее сдержанное поведение за ужином у директрисы сделает ее жертвой нынешней реформации? Она рассердила эту ужасную женщину, она успела узнать, чем это грозит: разве это не было достаточной причиной бояться? Однако безразличный вид Антонина ее успокоил - он едва взглянул на нее. Закончив обход, Антонин назвал Ирис: это была великолепно сложенная сорокалетняя женщина, живущая в доме тридцать два года.
– Ложись, - приказал ей Антонин, - я должен прочистить тебе влагалище, только меня надо возбудить, чтобы я смог проникнуть туда, - добавил гнусный сатир.
Присутствующие поспешили ему на помощь, и негодяй вошел внутрь.
– Вот так, шлюха!
– прорычал он, совокупляясь.
– Прими мой прощальный привет.
– Когда же он увидел, что все вокруг вздрогнули, а несчастная женщина близка к обмороку, на нее посыпались сильные удары.
– Ты что, не слышишь меня, тварь? Не поняла, что общество решило реформировать тебя? Я пришел за тем, чтобы послезавтра тебя уже не было на свете... Если я сношаю тебя сейчас, потаскуха поганая, так лишь для того, чтобы ты унесла мою сперму с собой в ад и чтобы фурии намазали моим семенем свои влагалища, а я бы и их прочистил с великим удовольствием, если бы до них добрался. Давай же, кончай, шлюха, по-моему я достаточно приласкал тебя и подготовил к экстазу...
Но Ирис больше ничего не слышала: она потеряла сознание и не шевелилась. В таком состоянии находилась она, когда злодей дошел до порога крайнего восторга. Извергаясь, он искусал ей груди в надежде, привести ее в чувство, но все было напрасно, и насладившись бесчувственной жертвой, варвар имел жестокость бросить ее в подземелье, где ей предстояло провести последние и самые мучительные часы своей жизни.
Жюстина тоже пережила один из самых ужасных дней: страшная эта сцена никак не хотела выходить у нее из головы. Она содрогалась при мысли, что ей придется присутствовать на ужине, который должен был иметь место во время кровавых оргий. К ее счастью она еще не созрела для того, чтобы быть допущенной на празднество, где не бывает ни грана целомудрия и человечности; в тот же самый вечер ей просто-напросто велели провести ночь в келье Клемента.
– О Господи, - вздохнула она, - неужели я буду удовлетворять страсти этого монстра, который придет покрытый кровью моей несчастной подруги, который насытится ужасами и мерзостями и прикоснется ко мне со злобой в сердце и с богохульствами на губах! Может ли быть участь, более ужасная, чем моя?
Тем временем надо было идти: за ней пришел надзиратель и запер ее в келью Клемента, где, пока она ждала этого злодея, ее посетили новые мысли, еще более ужасные.
Клемент появился к трем часам утра в сопровождении двух дежурных девушек, которые встретили его при выходе из трапезной, куда, как известно, доступ им был закрыт, если там происходила реформационная оргия. Одна из этих девушек звалась Армандой: белокурая молодая женщина, не достигшая возраста двадцати шести лет, с очаровательным лицом и, между прочим, племянница Клемента; другую звали Люсинда: яркий румянец, прекрасное тело, ослепительно белая кожа и возраст двадцать восемь лет.