Зигфрид

Мулиш Харри

— Таким же белым было и все его тело, — сказала Юлия. — Перед войной я видела его один раз обнаженным, году, наверное, в тридцать восьмом…

— Нет, — поправил ее Фальк, — в тридцать седьмом.

Юлия посмотрела на него пристально и, кажется, сразу поняла, что он имеет в виду.

— Да, разумеется. В тридцать седьмом.

— Шеф, — продолжала она, — почти всегда до поздней ночи не ложился, порой до шести или семи часов утра, с ним вместе бодрствовала его постоянная свита: Борман, Шпеер, его личный врач, секретарши, личный фотограф, шофер, массажист, повариха, готовившая для него вегетарианские блюда, группа связных и еще несколько человек из обслуживающего

персонала; никаких членов партийной элиты, никогда никого из высших чинов армии и государства.

— Значит, и в этом он был сродни венской богеме, — кивнул Гертер. — Как нам все-таки понять этого человека?

Юлию тоже часто приглашали присоединиться к компании. Пока Ульрих занимался напитками и закусками, все собравшиеся в зале, украшенном огромными гобеленами и гигантским бюстом Вагнера работы Арно Брекерса, с самым большим в мире окном, предметом гордости Гитлера, смотрели какой-нибудь фильм. Нередко это был один из фильмов, запрещенных Геббельсом. Иногда ставили пластинки, конечно же музыку Вагнера, но иногда оперетту, скажем «Веселую вдову» Франца Легара. Потом шеф начинал один из своих бесконечных монологов, в которых совершал экскурс из древнего прошлого в далекое будущее, гости едва не засыпали, ведь им уже по многу раз приходилось слышать это и раньше. Потом еще пару часов он бродил как неприкаянный по своему кабинету, а летом, случалось, просиживал на балконе до самого рассвета, думал в тиши о горах и звездах.

— Или просто старался не заснуть, — высказал предположение Гертер, — не то ему опять мог присниться Он. Впрочем, лучше вообще не ломать себе голову, о чем он там размышлял на балконе.

— И то правда, — согласился Фальк. — Как хорошо, что американцы после войны взорвали и сровняли с землей этот дом с привидениями, вернее, то, что еще от него оставалось после бомбежки.

— Но фрейлейн Браун, — рассказывала Юлия, — нередко уже к часу ночи возвращалась в свою комнату, я приносила ей туда кружку какао с молоком. В ту ночь я к ней постучалась, но Блонди, запертая в кабинете Гитлера, лаем пыталась привлечь внимание своего разглагольствующего хозяина, и поэтому я не услышала, сказала ли фрейлейн Браун свое обычное «Войдите».

Юлия чуть приоткрыла дверь и вдруг увидела их: они стояли посреди комнаты, крепко обнявшись, Ева в незапахнутом пеньюаре, на этот раз в черном, в то время как на нем не было ничего. В его упругом белом теле было что-томертвенное оно никогда не видело солнца; только щеки и шея имели живой оттенок, на шее переход по цвету был настолько резким, словно к туловищу приставили голову от другого тела. Юлии запомнилась дверь, открытая в ванную комнату, оттуда вырывался пар и слышался звук льющейся воды. Чем они там занимались, она не видела, он стоял к ней спиной и был, по-видимому, в сильном возбуждении. Она услышала, как из его груди вырвалось томное «детка»…

— Детка? — переспросил Гертер.

— У него были для нее еще и другие ласковые прозвища, — сказала Юлия. — Например, малышка.

— Пончик, — с непроницаемым выражением на лице добавил Фальк. — Или лайка.

Фрейлейн Браун выглянула из-за его плеча, и глаза ее расширились от ужаса — Юлия поскорее тихонько снова закрыла дверь. К счастью, он ничего не заметил.

— Это могло иметь очень плохие последствия, — пояснил Фальк. — Если бы они стояли, повернувшись хотя бы на четверть оборота в другую сторону, наша участь уже через десять минут была бы решена.

Носовым платком он промокнул глаза, но не из-за наплыва эмоций — это были просто старческие слезы.

В дверь постучали,

после этого, не дожидаясь ответа, в комнату вошел маленький бородатый человечек в коричневом плаще. Окинув взглядом комнату, он спросил с улыбкой, которая Гертеру почему-то показалась неприятной:

— У вас гость?

— Как видите, — ответил Фальк, не глядя на него.

Мужчина выдержал паузу, очевидно ожидая более подробного комментария, но когда его не последовало, забрал из кухонного шкафчика мешок с мусором и, не проронив больше ни слова, исчез.

Наступило молчание, которое Гертер не хотел нарушать. Для большинства людей Гитлер незаметно превратился в героя страшного фильма или в фарсовый персонаж, но вот перед ним сидели Фальк и Юлия, погруженные в воспоминания об этом ушедшем в глубины истории времени — они присутствовали на месте событий, для них все это было как вчера, и похоже, они готовы были говорить часами, лишь бы подольше не рассказывать о главном. Пауза затянулась, но затем произошло именно то, на что он надеялся. Старики обменялись взглядами, Фальк встал, выглянул в коридор — убедиться, что за дверью никто не подслушивает, — затем снова сел и сказал:

— Как-то раз в мае тридцать восьмого, вскоре после аншлюса, на вилле к вечеру ожидали гостей; вместе с госпожой Миттельштрассер, женой мажордома, мы накрывали на стол. Надо было проявить максимум старания, ведь шеф имел обыкновение, опустившись на одно колено и прищурив глаз, проверять, стоят ли бокалы строго по линии.

— Это в нем проявлялась архитектурная жилка, — догадался Гертер, — точно так же он оценивал макеты Германии [7] Шпеера и выстроившиеся перед ним парадом войска.

7

Так Гитлер планировал назвать новую столицу будущей империи.

— Неожиданно в столовую явился Линге и сообщил, что с нами желает побеседовать фюрер.

— Линге? — удивился Гертер.

— Он сменил на должности Краузе.

— Мы до смерти перепугались, — продолжала Юлия. — Если ему что-то было нужно, он всегда звонил сам, мы никогда не получали официального приказа явиться.

Наверху в его кабинете — раздававшиеся из него угрозы поставили на колени многие страны — на широком диване и в креслах устроилась маленькая компания: сам шеф с фрейлейн Браун, Борман, объемистый гофмаршал Брюкнер и управляющий хозяйством мажордом, тоже в офицерском звании. От страха Фальк и Юлия словно приросли к полу; в воздухе чувствовалось напряжение, но тут Брюкнер дал распоряжение Линге принести из библиотеки два стула. Это был в какой-то степени добрый знак, однако ситуация становилась еще непонятней. Что делать двум скромным слугам в возрасте едва за двадцать в обществе всех этих важных господ? Когда они уселись на жесткие деревянные стулья, Брюкнер бросил взгляд на Линге, приказав тому немедленно удалиться.

И тогда Гитлер (его маленькая рука покоилась на шее у Блонди, примостившейся рядом с его креслом с поднятыми ушами, словно неведомое существо из иного, более праведного мира) сказал, что в их жизни несомненно наступил самый важный день, ибо он принял решение возложить на них задачу всемирно-исторического значения. Он сделал паузу и вскользь посмотрел на свою подругу, сидевшую с бледным лицом между двумя офицерами, Брюкнером и Миттельштрассером.

— Господин Фальк, госпожа, — проговорил Гитлер официально, — я собираюсь открыть вам важную государственную тайну: фрейлейн Браун ждет ребенка.