Зигги Стардаст и я
Шрифт:
– Смотри, она снова плачет, – говорит он.
Но не успеваю спросить, кто, как Уэб бросается на скалу, и его руки перебирают вверх-вверх-вверх, словно присасываясь к поверхности.
– Какого черта ты творишь?!
– Давай, чувак! Здесь, наверху, вид лучше.
– Наверху? Ты чокнутый?
Паника звенит в моем голосе, желудок подкатывает к горлу.
Он смотрит вниз. Он уже в двух метрах надо мной, распластанный по скале, и в глазах полыхает лесной пожар.
– Ага! – слышу в ответ. – Как и ты. Давай же.
И – чпок-чпок-чпок –
– Подожди. Остановись. Что, если не долезем, если упадем, если умрем, если…
– Что, если на землю спустятся инопланетяне и заберут нас в свой корабль! – кричит он в ответ.
Что? Нет! Это, возможно, логичный ответ в других ситуациях, но не в этой.
– Серьезно, ОСТАНОВИСЬ.
– Серьезно, ДОВЕРЬСЯ МНЕ.
Он снова смотрит вниз. На меня.
Кажется, я опять окаменел. Да нет, не кажется – так и есть. Не могу шевельнуться.
Его глаза погружаются в мои.
– Доверься мне.
Ладно, следующей серии событий нет иного объяснения, кроме как предположить, что инопланетяне действительно спустились на землю и облучили меня, потому что… гладкая скала под ладонью, «чаки» со стальными набойками впиваются в трещины, рюкзак бьет по спине, я взбираюсь. Серьезно, взбираюсь! Несмотря на то что мозг предпочел остаться внизу.
– Ага, чувак, вот так, хорошо. Продолжай в том же духе. Ты сможешь…
Он продолжает говорить, но я не слышу. Потому что – как, во имя святого Зигги, я оказался на стене гребаного утеса на гребаном озере Крев-Кёр?! Не знаю. Продолжаю ползти вперед. Глаза лазерными прицелами сосредоточены на его босых пятках, ладони скользкие от пота и слизких водорослей, так что не понятно, где заканчивается кожа и начинается камень. Не понятно даже, где в эту секунду я сам.
А вот и ни фига – понятно!
Я – часть Фантастической Четверки. Я – Существо! Камень прорывается сквозь кожу, легкие распирает от дополнительных глотков воздуха так, что я давлюсь свободой. Взбираясь, я чувствую себя еще более неуязвимым, более неудержимым, Боевым Скалолазом…
Ноги оскальзываются.
– Чш-ш-шерт! – шиплю как раз в тот момент, когда Уэб забрасывает свое тело наверх. Обдираю кожу о камень. Руки вцепляются в щели ногтями. Ноги барахтаются.
– ПОМОГИ!
Он выглядывает сверху, глаза расширяются так, что поглощают меня целиком.
– Держись, чувак, я тебя поймал! – Он выбрасывает руку и берет мою в захват. – Ты уже близко. Не смотри вниз, смотри только мне в глаза!
И я смотрю. И ДЕРГ-ШЛЕП – он перебрасывает меня через край.
Уэб: отлетает назад.
Я: ползу вперед, впиваясь ногтями в мох и землю. Переворачиваюсь на спину.
И разражаюсь слезами.
– Ой, эй, чувак, ты как? – Уэб подползает.
– Я не… хотел… прости, я не плачу… я никогда не плачу, прости, прости, прости, прости… – твержу сквозь рыдания. Не могу остановиться. Что со мной происходит?
– Все норм, приятель, поплачь, не держи в себе. Я понимаю. Я все понимаю…
Его слова звучат как колыбельная, из-за чего я почему-то плачу еще безудержнее. Он
Переворачиваюсь на живот, зарываюсь лицом в землю.
Карл Саган говорит, что черные дыры могут быть «проходами в иновремя». Нырнув в такую, мы вынырнем в другом «когда». Поэтому хватаю черный карандаш и яростно калякаю черную дыру в разуме, чтобы исчезнуть в другой эпохе времени.
Возможно, я действительно исчез. С уверенностью сказать не могу. Лежу на животе еще тысячу девятьсот семьдесят три года, пока не заканчиваются слезы.
И вот в чем штука: в последний раз я по-настоящему плакал, когда случилось ЭТО. Четыре года назад. Доктор Эвелин всегда предупреждала, что этот момент наступит: «Ты не сможешь держать все в себе вечно. В итоге плотина прорвется».
Не знаю, почему именно СЕЙЧАС мозг решил, что ей пора прорваться, но что сделано, то сделано. Единственная причина, по которой перестаю плакать и снова переворачиваюсь на спину – я вдохнул столько земли, что свирепая пыльная буря проносится по легким как торнадо.
Лезу в рюкзак, достаю «питер-пол-и-мэри» – пуф-пуф… пуф-пуф… еще парочку для ровного счета… вытираю лицо и сажусь.
Уэб сидит со скрещенными ногами, уставившись в закат, который превратился в вангоговский водоворот оранжевого, розового, красного и желтого.
Не знаю, что сказать. Не понимаю, что чувствовать. Мегашторм стыда и облегчения, который не перестает трепать меня. В любую секунду могу расплакаться снова.
– Я… извини…
– Не надо, – говорит он.
– В смысле?
– Не надо больше извиняться, чувак.
– О, я просто не…
– Нет. Ты просто да. Ты почувствовал Это.
– Что?
– Великое Таинство. Так случается, когда перестаешь бояться собственных страхов. Скорлупа треснула, приятель. И это прекрасно.
О… Что ж, у меня есть еще миллион страхов там, откуда пришел этот, думаю я. И клянусь, Уэб переключил какой-то рубильник в моем мозгу, чтобы услышать мои мысли, потому что в следующую секунду он уже смеется.
– Ты чего? – спрашиваю.
– Твое лицо. Все в земляных полосках.
– Ой! Да что ж такое… – начинаю тереть щеки.
– Не надо, – говорит он, беря меня за руки. – Клево смотрится, даже круто…
– О… я…
Уэб смотрит пристально, разглядывая мое лицо так же, как я прослеживаю глазами веснушки Старлы.
– Ого… – шепчет.
– Что такое?
– Твои глаза, я раньше не замечал, они…
– А-а. Да, – говорю, отнимая руки. Опускаю их на колени. – Разноцветные, я знаю. Считается, что это наследственное, но больше ни у кого в семье такого не было, и это странно, потому что у мамы и папы голубые, так что я никак не мог понять, откуда взялся карий, и ненавидел его, потому что, конечно же, для Обезьян это еще один повод потешаться надо мной.