Зигги Стардаст и я
Шрифт:
– Потому что ты достиг большого прогресса.
По тому, как светлеет тон ее голоса, я догадываюсь, что она улыбается.
– О… Конечно, – говорю я. – Верно.
Звенят браслеты. Она встает. Проходит мимо, и облачко жасмина и жимолости плывет вместе с ней. Я торопливо отираю лицо и улыбаюсь. Она садится на другой конец дивана, приподнимая мои ноги, так что ступни запутываются в складках ее длинного платья с цветочным рисунком.
Доктор Эвелин – психоделическая версия Женщины-Кошки: огромные очки с голубыми стеклами затеняют глаза, волосы убраны в конский
– У тебя больше не проявлялись эти чувства, верно?
– О… нет. Определенно нет! Я вылечился.
– А как с памятью? – спрашивает она. – Ты используешь приемы, которым я тебя научила?
– Да. Я пользуюсь кассетным магнитофоном.
– Превосходно. И как, помогает?
– Наверное, да. Конечно, помогает, ведь я и не знал бы этого, если б не помнил!
Она смеется. На этот раз я вижу щербинку, широкую, как перевал Камберленд, между ее передними зубами.
– Нет, я правда думаю, что помогает. Честно, – настаиваю я.
– Хорошо… потому что следующие пару недель мы с тобой не увидимся, знаешь ли.
– А, точно. Вы едете на какую-то психиатрическую конференцию?
– Да, на Гавайи. Так что, когда встретимся в следующий раз, проведем последние процедуры. Я просто хочу убедиться, что… они тебе еще нужны.
Она смотрит в упор, и спирограф бешено вращается в ее глазах.
Не впускай, не впускай.
– Они… мне нужны. Почему они вдруг могут оказаться не нужны?
– Потому что… я тут думала… может, есть и другие способы… помочь, я имею в виду.
– Другие способы? Но ведь это наши последние сеансы. Зачем прекращать сейчас?
– Не знаю. Просто… хочу убедиться, что ты готов, Джонатан. Они так тяжело тебе даются, и…
– Я определенно готов! Кроме того, папа ни за что не позволил бы мне остановиться сейчас, и…
– Но ты правда все еще этого хочешь?
– Да. Правда.
Изучает меня. Пристально. Открывает было рот, чтобы что-то сказать, потом останавливается. Спустя пару долгих минут говорит:
– Ладно, я тоже думаю, что ты готов.
Я не могу прочесть это по ее лицу, зато слышу в голосе: она врет.
Фух.
Больше ничего не говорю.
Боюсь.
Боюсь, что она поймет, что я тоже вру.
После сеанса еду домой длинной дорогой. Стингреймобиль потихоньку продвигается вперед, хотя я уверен, что он вот-вот отрастит крылья и вознесет меня в небеса: такой сегодня безумный ветрище. Дождевые капли кап-кап-кап-капают, барабаня по моему пластиковому дождевику. Мысли закручиваются циклоном: Почему доктор Эвелин мне лгала? Что она имела в виду под «другими способами»? Способы лечить меня? Какими бы они ни были, хорошими быть не могут, это точно. Она раскусила меня? Проклятье, не надо было упоминать Уэба. И почему только я согласился встретиться
Когда заворачиваю к дому, кажется, ветер завывает: «Поворачивай обратно, Джонатан! Спасайся…» А, нет. Это «Led Zeppelin». И не кажется, а на самом деле – папа горланит на весь Крев-Кёр. Иисусе!
Оглядываюсь, проверяя, не высунули ли головы из-за занавесок все старые сморчки-соседи, прижав к ушам телефонные трубки, вызывая копов. Пока нет. Но, черт возьми, кажется, программа на вечер будет как раз такая.
Папа Зеппелин наделал прорех в москитной двери. Затаскиваю Стингреймобиль на веранду, вхожу и вижу:
1) Весь наш оранжевый плюшевый диван в нитях рождественских гирлянд.
2) Папа в труселях-семейниках развешивает их, приплясывая на барной стойке. Ох…
Музыка бух-бух-бухает, сотрясая зеркало, отец умц-умц-умцает в такт своему отражению в зеркале. Нет! В комнате воняет скунсом, что может значить только одно из двух, и я наверняка знаю, что никакого живого скунса, бродящего по дому, у нас нет.
– ПРИВЕТ, ПАП!
Он отшатывается к зеркалу.
– Ты напугал меня до чертиков, парень!
– Извини!
– «Staaairwaaaay…» Слышь, помоги мне… «to heaaaveeeen…» повесить гирлянды.
Сигарета пляшет вверх-вниз, зажатая в его губах, каждое слово соскакивает с нее, как с трамплина.
Ладно, настроение ничего так. Я не против. Сбрасываю ранец на диван, приглушаю музыку, пока она не порвала мне барабанные перепонки, и ныряю под стойку помогать. Обвешанный гирляндами, он похож на пляшущую диораму Солнечной системы.
– Как прошел сеанс, сынок?
– Хорошо.
– Сколько тебе еще лечиться?
– Еще один блок процедур.
– И ты излечишься навсегда.
– Да, навсегда…
– Горжусь тобой, приятель. Я знал, что ты сможешь. Ты – DY-NO-WHOAOA-OA… – Он виляет задницей и спотыкается о часть бутылок, прежде чем я успеваю сгрести остальные в охапку. – Проклятье, сынок! Это хорошо, что ты… – И начинает кашлять. Я выхватываю сигарету, не дав ей упасть на ковер, и гашу о титьки девицы в плейбоевской пепельнице.
БЭТМЕЕЕЕЕН.
Тем временем кашель переходит то ли в пингвинью отрыжку, то ли во что-то похуже…
– Ты нормально себя чувствуешь, пап? – похлопываю его по спине.
– Да… да… Принеси мне пивка, ладно?
Приношу. Он присасывается к бутылке и оседает на солнечно-желтое кресло-реклайнер: тяжело дышит, стирая пот со лба.
– Ты уверен, что все в порядке?
– Доделай за меня. – Он машет рукой на гирлянды, делает еще пару глотков. – Черт побери, сынок. Ты иногда так похож на маму. Эти глаза… твои белые волосы…