Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка
Шрифт:
К сказанному хочу еще добавить, что мои отношения со следователем не обострялись еще и по той причине, что к декабрю 1945 года, когда проходило следствие, многие обстоятельства Харьковского окружения мая 1942 года были хорошо известны, сделан анализ окружения войск Юго-Западного фронта, дальнейшей участи сотен тысяч пленных, опровергавших массовое предательство и многое другое. Поэтому он не «давил» и не применял особых мер дознания.
Помню, лишь однажды он, вытащив пистолет, сказал: «Если будешь врать, застрелю!» Это случилось через месяц после начала
Я объяснял это реальной фронтовой обстановкой и тем, как контрразведка СМЕРШ могла бы поступить с нами, что мы собирались вначале попасть в войска союзников и там, «отмыв» свою Вустравскую принадлежность, получить право на возвращение в Союз.
Капитан Устратов считал, что я скрываю от следствия спецзадание немцев, с которым мы вначале должны были добраться до Швейцарии, а оттуда в Советский Союз для его реализации.
Статья 58.1б и связанные с нею обвинения в измене Родине после анализа материалов допроса, видимо, привели капитана Устратова к выводу: криминала с этой стороны у меня не было — в плен я не сдался.
Но оставить без последствий мою принадлежность к Вустрау, к лагерю Восточного министерства Германии, готовившего администрацию для оккупированных районов из числа советских военнопленных, он никак не мог. Нужно было во что бы то ни стало найти крючок, зацепить и наказать. Но как? Из всего того, что я рассказал о Вустравском периоде было много такого, за что нужно было наказать и изолировать — ведь я прошел специальную учебную программу, познакомился со сведениями, какие советскому человеку были противопоказаны.
Однако все мои дальнейшие действия в Германии и те, какие я мог бы совершить на оккупированной территории как представитель ведомства Восточного министерства, не состоялись. На Восток я не уехал, а устроился на работу в частную ремонтно-строительную фирму по восстановлению разбомбленных домов в качестве рабочего и проработал там до окончательного отъезда из Берлина в декабре 1944 года.
Закон был не в силах осудить меня, так как в действиях моих после освобождения из плена не оказалось состава преступления. Что же делать и как поступить следствию в таком случае?
Решение было принято еще до следствия — осудить. Не важно, что состав преступления отсутствует. Наши органы правосудия смогут притянуть к наказанию и по тем материалам, какими располагают, их достаточно.
Предъявленное мне обвинение было сформулировано так:
«…находясь в плену, дал согласие заниматься на курсах Восточного министерства Германии, после окончания которых работал на стройке в Берлине и получал ставку немецкого рабочего».
В такой же редакции было предъявлено обвинительное заключение и после окончания следствия. Я с раскаянием признал вину, рассматривая ее, как и следовало, фактом экономического содействия врагу в годы войны.
Попадись это заключение мало-мальски грамотному юристу, оно вызвало бы в адрес
В этом и заключалась трагедия людей, попавших за решетку — о правовых знаниях и нормах они не имели ни малейшего представления. Не имея защитника в ходе следствия, они целиком и полностью попадали во власть следственного аппарата, это он вершил судьбами людей по указанию сверху.
Капитану Устратову следственные материалы на своего подследственного нужно было оформить в протоколах допроса до возвращения в Советский Союз, не оставляя в них «белых пятен», а затем передать их в органы Госбезопасности.
Когда я стал рассказывать ему о подготовке к побегу, о его осуществлении, а затем о жизни в Швейцарии и работе в Советской репатриационной миссии, я понял, что этот период его мало интересует, так как он свидетельствовал о нашей работе в пользу Союза, поэтому подробности о нем были опущены.
Итак, согласно нормам процессуального кодекса, следствие уложилось в два месяца, и я подписал 206-ю статью об окончании следствия. Заканчивались трудные дни пребывания в следственном изоляторе г. Подольска.
На исходе февраль. В Подольске стояла снежная зима, держались морозы.
Бутырка
Предстоял переезд в Бутырскую тюрьму. Подписавшие 206-ю статью с нетерпением ожидали этого часа, казалось, что собираются они не в тюрьму, а на свободу.
Вспомнил свои впечатления о первой тюрьме детства, когда после уроков вместе с товарищами бегал к маленькому садику на развилке дорог Кубинской и Джабар Джабарлы и там, забыв все на свете, до изнеможения гонял маленький резиновый мяч. Игры эти проходили неподалеку от большой многоэтажной городской тюрьмы, где содержались «бытовики», заключенные туда за бытовые преступления.
Вдоволь набегавшись, мы тут же у садика садились отдыхать. И тогда перед глазами возникала громадина тюрьмы, ее окна с решетками. Они были без «намордников» и случалось, что в окнах появлялись заключенные. Оттуда можно было видеть волю, подышать ее воздухом.
Когда я видел этих людей, я представлял запертую камеру с решетками. Мне становилось жутко от того, что такое вдруг может случиться и со мной. Приходили на ум где-то прочитанные слова: «от сумы и от тюрьмы не зарекайся».
Оказавшись в тюрьме после возвращения в Союз, я не раз вспоминал бакинских арестантов, до самого ареста не представлял, что смогу оказаться в таком положении сам.