Зигзаги судьбы
Шрифт:
У меня был порыв упасть на колени и поцеловать родную землю. Только ужасная грязь и запущенность везде охладили мои чувства, и только слёзы как-то сами собой капали на руль моего зелёного чудовища по дороге к таможне. Так как мой кузов-контейнер был набит до отказа, и проверить содержимое было невозможным без остановки на сутки, я запломбировал в Германии обе массивные двери контейнера и вёз с собой заверенные в российском консульстве списки содержимого. Это помогло пройти свободно таможенный досмотр. Только пришлось полураздеться и показать запрятанные вокруг талии десять тысяч долларов. С пятью штампами и с просьбой к ГАИ пропускать меня без обысков, я выехал из порта — прямо в дружеские объятия Ларисы Викторовны Мисник и её сына Юры, ждавших меня у ворот ещё задолго до причаливания моего парома.
После
Туда я и направил свой грузовик. Доехал, посмотрел, ужаснулся, разделил с помощью Бориса Рыгасова и молодых парней из Союза милосердия всё, что находилось в машине и направился в Киев на Украину, чтобы встретиться с Валентиной Роговой.
Таможенная декларация на гуманитарный груз
Мой грузовик-шеститонка с гуманитарным грузом. Перед машиной стоят Лариса Мисник и её сын Юра
Обращение Посольства Австралии в России к ГАИ РФ
Эта женщина отдавала всё свое время и энергию, чтобы как-то помочь детям из Припяти, т. е. почти из самого центра Чернобыльской катастрофы. Она и её муж были инженерами, до аварии они работали на реакторе, а после взрыва работали как «ликвидаторы». Оба они были людьми старой закалки — хоть и страдали, но не хныкали!
Оставив грузовик в Киеве, я вернулся в Москву, где меня приютил мой старый знакомый Эдуард К. Не знаю, почему, но позже, уже в 1994 году, связь между нами прервалась. Жаль! Очень жаль!
Из Москвы я поехал опять в Санкт-Петербург, опять встретился с Ларисой и Юрой. Я им страшно благодарен за их дружбу и безграничное гостеприимство! Перед самым отъездом я зашел в свою бывшую школу. Познакомился там с очень приятным человеком, Николаем Ефимовичем Воробьёвым, который принял меня как выпускника этой школы 1939 года.
Я оставил у него мой австралийский адрес с просьбой помочь найти кого-либо из оставшихся в живых выпускников нашего класса, после чего улетел из России в Австралию.
Моя «охранная грамота» на пути в Старый Вышков
В моей душе ещё не успели улечься впечатления от поездки в Россию, когда из Санкт-Петербурга пришло толстое письмо. Писал Н.Е.Воробьёв. Ему удалось связаться кое с кем из моих бывших школьных друзей! У меня закружилась голова! После стольких лет! Милые мои, дорогие мои однокашники! Да, а ведь стоило жить так долго, чтобы ощутить такую радость, какую в тот момент я ощутил! Спасибо судьбе за крепкое сердце! Ещё одно письмо — от верного друга детства Владимира Капитоновича Полянина (Магалифа) оказалось в моём почтовом ящике. Тут я уже почти совсем не сошёл с ума. Начал говорить по-русски с женой и детьми (а они не понимают по-русски), начал звонить в туристическое бюро и заказывать билет в Россию. Тут меня одёрнула жена. «С ума сошёл, что ли? Ну, куда ты полетишь? Сейчас там зима, под снегом и Петербурга-то не найдёшь», — приводила она разумные доводы для откладывания моего второго полета в Россию до весны.
Так я и сделал. Оставшись на время дома, начал я испытывать русскую (бывшую советскую) телефонную связь. Несмотря на то, что часами приходилось ждать «свободного провода», наговорил я столько, что получил благодарственное письмо от «Телекома». Мне сообщали, что благодаря моим частым и длительным переговорам с Россией, экономика российской телефонной службы укрепилась и надеется на дальнейший рост. Меня такое
И мы, действительно, встретились!
Опять весной, в апреле 1993 года, приземлился я в Петербурге. Для того чтобы не платить за лишний вес моего багажа, на мне было два костюма и овчинный полушубок. Их карманы были наполнены всем, что туда можно было запихнуть. Я выглядел, как настоящий жирный капиталист на бывших советских плакатах. В руках и на плече протаскивал я через узкие двери таможни две сумки и два пакета, плюс беспошлинные товары, накупленные во время полёта в различных местах. Спросив меня, что такое у меня в сумках (они как раз в этот момент проходили через рентгеновское просвечивание), таможенник проштамповал мой паспорт и пожелал хорошего визита. В зале ожидания стоял мой старый друг Володя. Его я узнал сразу. На машине его знакомого доехали мы до дома на Серебристом бульваре, где я встретил Люсю, супругу Вовы. Эта милая женщина наварила к встрече столько прекрасных блюд, что я начал сомневаться насчет нехватки продуктов в России. Забыл я о законе русского гостеприимства — для гостя всё, хотя бы пришлось потом и голодать! После обеда мы начали думать, как организовать встречу со всеми из класса «10-1» — всех разом.
И такую встречу удалось организовать! Радость была безграничная, и мы разошлись, как во сне. Вот только я простудился, и мне пришлось провести две недели в постели на набережной Мойки, в доме № 63. Это был дом, где жила раньше моя подруга детства, учившая меня кататься на коньках. Я учился с её братом в одном классе. Нас двоих искали друзья в течение нескольких лет после войны. Вот я объявился, а моего друга Гавдзинского все нет и нет! Его сестра (это была её квартира) жила на квартире мужа и любезно предоставила мне возможность жить в квартире на Мойке во время моих посещений Петербурга. Я ей очень благодарен за это, вот жаль только, что расстались мы с ней не совсем по-приятельски! Но это уже совсем другая история.
В середине июня поехал я в Германию через Прагу. В моем купе ехали в Будапешт три миловидные женщины. Перед переездом границы меня попросили выйти из купе минут на десять. Когда меня впустили опять, я ужаснулся переменой внешности моих попутчиц. Они страшно растолстели и стали неповоротливыми. Что сделалось с тремя очень стройными фигурками? Потом, после таможенной проверки, мне пришлось выходить из купе опять. Через несколько минут я заглянул в купе, и мне чуть не стало плохо — я не верил своим глазам. Все три были опять очень стройными и юркими. Женщины мне объяснили следующее. Одна из них была врач-гинеколог, две другие женщины — её ассистенты по клинике. Каждый второй месяц ездили они вместе в Будапешт и продавали там то, что там можно было выгодно продать. Кожаные куртки из Турции, часы советского производства, майки, рубахи и носки из Китая и т. п. охотно покупались венграми. И хотя женщинам приходилось терпеть обиды и оскорбления от прежних «друзей», одна такая поездка приносила им доход, равный их двухмесячной зарплате в клинике. Так как таможенному досмотру на границе подвергались только сумки и чемоданы, и таможенники не проверяли, как они одеты, то за полчаса до проверки они натягивали всё, что было можно, на себя, чтобы таким образом избегнуть уплаты полагающейся пошлины. Женщины очень удивились, узнав, что у меня нет ничего для сокрытия от пограничников. Пришлось мне признаться, что я австралиец и мне нет нужды подрабатывать таким способом.
До Праги доехал я, будучи единственным пассажиром в вагоне. Выйдя на платформу для пересадки в другой поезд, идущий в Нюрнберг, я попал на глаза пройдохе-носильщику, уверявшему меня, что следующий поезд пойдет только завтра и мне нужно, с его помощью, оставить вещи на вокзале и зарегистрироваться в отеле. Он заломил какую-то сумму в кронах, сказав при этом, что будет дешевле, если я заплачу немецкими марками. За перевоз моего чемодана с платформы в зал ожидания «всего» 50 марок!
Догадавшись, что он меня «объегоривает», я снял чемодан с тележки, дал ему 20 крон и пошёл обедать в ресторан при вокзале. За 17 крон я хорошо поел и запил еду литром пива. По вокзальному радио объявили о поезде на Нюрнберг, и мне удалось без опоздания поспеть на него. И к вечеру я уже был в Нюрнберге.