Зигзаги судьбы
Шрифт:
Мы зашли в длинный зал, что-то вроде широкого коридора, по сторонам которого сидело над мраморными отверстиями в полу около сотни японок в цветастых одеждах и самых разных возрастов. Все они были заняты тем же самым делом, которое было и у нас на уме. Сперва, не разобравшись, я разглядывал эти сидящие на корточках фигурки, но видел мало — их кимоно были закинуты на головы или заброшены за специально сделанную для этого мраморную перегородку сзади. Сбоку перегородки тоже были, но не выше полуметра. Знакомые могли найти друг друга очень просто. Следуя в ужасе за моим приятелем, прошёл я вдоль половины этого коридора и (о счастье!) в тех же самых позах, занятые тем же самым делом сидели, видимые как на ладони, люди, но только уже мужчины. Какой-либо перегородки между
Вот тут-то и поблек мой «фарфоровый образ» японских девушек, они стали теперь не ангелочками, а просто нормальными созданиями природы.
Были и другие незнакомые мне традиции Японии, вводившие меня в изумление. На фабрике я «вкалывал» по восемь часов в день, стараясь запомнить каждый винтик и пружинку в фотоаппаратах, я разбирал и собирал их по десять раз, набираясь опыта для обслуживания моих клиентов в Новой Гвинее. Мне приносили на обед несколько мисочек со всякими яствами — сырую рыбу, мясо, с которого ещё капала кровь, и овощи, о которых я не имел представления. Всё это было изготовлено столовой при фабрике, красиво упаковано, подавалось на подносе с салфеточками и палочками для еды, но без инструкций, что и как надо есть сначала и что потом. Надо сказать, что я работал в отдельной комнатке, и никто не мог видеть моих затруднений в попытках разобраться в том, что лежит в мисочках. Потом, конечно, мне объяснили, что и как, и я с тех пор просто предпочитаю японскую еду любой другой. Так прошли мои шесть недель в Японии. Были и другие, более пикантные эпизоды, но о них — лучше не стоит!
Ещё до поездки в Токио и во время пребывания там я испытывал боли в левой стороне талии. По возвращении домой в Новую Гвинею боли усилились и становились иногда просто невыносимыми. Надо сказать, что медицинское обслуживание в Новой Гвинее в те времена было довольно примитивным — отсутствовали высококлассные специалисты и аппаратура по последнему слову техники. Поэтому, несмотря на все попытки найти причину болей, включая двадцать одну рентгенограмму, врачи пришли к выводу: «пациент здоров и только воображает себя больным с целью получить уколы морфия».
Такой вывод пришёлся мне не по душе, и я написал длинное письмо моему немецкому другу, врачу Эрнсту Штреземану. Это был тот самый Штреземан, с которым мы воровали кофе у американцев. Ответ пришёл телеграммой: «Прилетай немедленно в Берлин!»
Вызвав из Австралии знакомого человека, я поручил ему управление своим предприятием, отослал Труду и четырёхлетнего сына к друзьям в Австралию и вылетел в Берлин. Австралийский паспорт помог мне перемахнуть через пропускные пункты Берлина. На вопрос таможенника, что у меня в огромном алюминиевом чемодане, перевязанном верёвками, я беззаботно ответил: «Ничего, только личные вещи». (А в этом чемодане было что-то вроде бесценной коллекции ново-гвинейских масок, фигурок и несколько кокосовых орехов). И вот я попал в объятия моего верного друга.
На следующий день меня уже положили в центральный госпиталь, и один из знаменитых врачей Германии (друг семьи Штреземана) начал искать причину моей болезни. Увы, она была весьма прозаична — огромный, величиной с советский рубль, камень в левой почке. Через три дня он уже лежал в стеклянной баночке, в спирте, и бесконечные посетители (студенты и врачи) приходили навестить меня и посмотреть на этот «булыжник». Так он был необыкновенен. Потом его забрали в музей госпиталя. Сам же я лежал плашмя со стальным катетером и резиновыми трубочками, висящими со всех сторон моей койки. Дело в том, что этот камень, выглядевший как кусок коралла, так поцарапал мою почку, что её уже хотели удалить. Только вмешательство Штреземана и его друга-врача помогли её сохранить. Ценой этому была сложная двухчасовая операция, которая, конечно, могла иметь плачевные последствия. И это чуть было не случилось.
После нескольких дней, проведённых мной в реанимационной палате, откуда каждый день вывозили бедняг, не перенесших операционных
Как ни странно, хоть я и был больным, но не потерял способности реагировать на женскую красоту. Когда очень миловидная сестра массажировала меня для улучшения кровообращения своими нежными руками, то воткнутый в меня катетер сводил меня с ума. И я упросил сестру вынуть из меня эту стальную трубку, избавив меня тем самым от ненужного раздражителя.
На следующий день я почувствовал себя как-то не по себе. Вечером пришел Эрнст. Первым делом он проверил мой температурный график. Налицо было повышение температуры. Измерив температуру ещё раз, он забил тревогу. Меня отвезли в операционный зал, вскрыли швы и начали очищать почку от накопившейся там гадости. Без катетера началось заражение. Опять я лежал в реанимации, и мой организм боролся за жизнь. Я выжил, снял комнату в Берлине и остался там для поправки на несколько месяцев…
Оставалось несколько дней перед отлётом назад в Новую Гвинею. Через моих друзей я узнал, что Ганс Зиельман, один из самых известных продюсеров документальных фильмов в Германии, хочет встретиться со мной. Остановившись по пути домой в Мюнхене, я встретился с ним. Позднее он проявил себя как эгоист и автократ и не выполнил свои обещания и наши договорённости в отношении нашей будущей совместной работы. Но… об этом потом.
Моя слава фотографа и кинооператора разнеслась по всей Новой Гвинее, и ко мне стали заезжать очень интересные люди. Так познакомился я с профессором-орнитологом Е.Томасом Гиллиардом из США (ныне уже покойным), который уговорил меня заснять на плёнку одну очень интересную и никем до сих пор не снятую на плёнку птицу семейства шалашниковых — Amblyomis macgregoriae, что я и сделал для его книги.
Второй знаменитостью был германский продюсер и коллекционер Гюнтер Маркерт, ставший моим очень хорошим другом, к сожалению, он тоже теперь «в лучшем из миров». Благодаря ему, я не только хорошо заработал на съёмках, но и научился разбираться в туземном искусстве — резных работах антропологического значения. У меня появился собственный пятнадцатиметровый моторный бот, принесший мне много пользы и дохода. На нём, обгоняя местных католических миссионеров, уничтожавших туземные реликвии для ускорения превращения чернокожих в христиан, я успевал добраться до самых дальних уголков острова. Там я мог приобрести для музеев во Франкфурте, Штутгарте, Нью-Йорке, Базеле и Чикаго маски и фигуры столетней давности и огромной антропологической ценности — до того, как церковь их сожжёт как «вредные для туземного ума вещи» или заберёт для Ватикана.
Подошёл час, когда я получил письмо от уже упомянутого Ганса Зиельмана, продюсера документальных фильмов. Он извещал меня, что собирается прилететь в Новую Гвинею, и просил найти места для съёмок тех же птиц семейства шалашниковых, которых я уже фотографировал для Е.Т.Гиллиарда. Труда поехала со мной, и мы провели пару месяцев в горах Новой Гвинеи, подготавливая места для съёмки этих очень пугливых птичек. В наши планы входили и так называемые «райские птицы», распространённые по сему острову.
Вдвоём с женой, в окружении чуть ли не каннибалов, да и вдобавок к тому с сыном, привлекавшим к себе внимание каждого туземца и туземки своими белокурыми кудрями, мы ели то, что попадало в руки из туземных огородов. Кау-кау (сладкая картошка), бананы, кое-какие запасы из китайских ларьков в местечках с местным правительством, мясо диких свиней и всё, что попадалось съестного по дорогам наших скитаний в горах. Мы все трое потеряли лишний вес, но долго потом вспоминали эту «разведку». Ведь не каждому дано увидеть то, что видели мы, бродя по горам и лесам в тех местах, где ещё не ступала нога белого человека. А Новая Гвинея действительно является страной чудес! Готовясь к предстоящей экспедиции с Г.Зиельманом, я купил дом в поселке Уаау, (4000 метров над уровнем моря) с участком земли в 5 гектаров. Там был сухой климат, очень подходящий для хранения плёнок, фотоаппаратов и объективов, которые не любят тропическую сырость.