Зима 41-го
Шрифт:
А когда мы вернемся, — а мы возвратимся с победой,
все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы, —
пусть нами пива наварят и мяса нажарят к обеду,
чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.
Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,
матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.
Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем —
все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя[iii].
Сашка резко встал и с силой воткнул
— Все! Концерт окончен! — потом, повернувшись к Зинаиде спокойней добавил: — Я зайду завтра, лечись, поправляйся. Мы же экипаж! — и пошел на выход из палаты. А люди перед ним расступались. Но он этого не замечал. Ему сейчас просто нужно было побыть одному. Слишком многое неожиданно всколыхнули в нем эти песни. Слишком многое, что он тщательно прятал, вырвалось наружу. Настя с Леной бросились, было, за ним. Но были пойманы Вероникой Павловной, остановившей их:
— Куда?! Не лезьте! Одному ему надо побыть!
Сашка, как через туман дошел до палаты. Закрыв дверь встал, как вкопанный, а потом рухнул лицом в подушку, не замечая прострелившие болью раны. И взахлеб зарыдал, прикусив зубами пахнущую какой-то дезинфицирующей гадостью наволочку.
[i] У Берии действительно был наградной Браунинг, но вот только модель не знаю. Не нашел. Да и не искал особо, если честно.
[ii] Е.Крылатов — Е.Евтушенко, из к/ф "В небе ночные ведьмы"
[iii] Стихи поэта-фронтовика, киевлянина Семена Гудзенко. Написаны в 1945 году. Песня появилась гораздо позже.
XVIII
Сталин в раздумьях вышагивал по кабинету, попыхивая трубкой. Как только табак прогорал, он подходил к столу, не садясь, потрошил папиросы, набивал табак и продолжал свои метания от стены к стене. Сегодня у него состоялось очень непростое совещание. После успешного контрнаступления под Москвой в армии появились шапкозакидательские настроения. В той истории он сам поддался этой победной эйфории, что привело к кровавым трагедиям 1942 года. Сейчас же, владея послезнанием, он не мог допустить ни Ржева, ни Харькова, ни Крыма. Но никто, кроме него самого, в Ставке не обладал всей полнотой информации. Иосиф Виссарионович так и не решил, кому еще можно доверить самую главную тайну страны. И теперь расплачивался за свою недоверчивость. Да, сегодня он своим авторитетом продавил решение о более серьезной подготовке к крупным наступательным операциям, но непонимание со стороны военного и политического руководства осталось, и с этим надо было что-то делать. Даже умнейший Борис Михайлович выразил недоумение чрезмерной, по его мнению, осторожностью Верховного Главнокомандующего. А вот Жуков с Ворошиловым, забыв о своих распрях, высказались гораздо жестче, чуть ли не обвинив его в трусости и пораженчестве. Нет, таких слов не прозвучало, но невысказанные претензии буквально повисли в воздухе. Да! Состав Ставки надо менять! Два кандидата уже есть — Василевский и Рокоссовский, но этого мало! Как же не хватает по- настоящему преданных, а главное умных людей!
Резко и пронзительно зазвонил телефон, вырывая Иосифа Виссарионовича из тяжелых раздумий.
— Товарищ Сталин, к Вам на прием срочно просится товарищ Мехлис, говорит дело очень важное.
— Раз важное, пусть заходит.
Вот еще один человек, которого надо посвящать в тайну, но и контролировать придется жестко и бескомпромиссно. Этот не предаст. Не предал тогда и сейчас не предаст, но дров наломать может. И ведь не дурак. Но не способен Лев на созидание, натура не та. Интересно, что у него там случилось? Чтобы Мехлис рвался на прием, без предварительной записи, это что-то выходящее за рамки. Начальник ГлавПУРа стремительно ворвался в кабинет:
— Товарищ Сталин, я настаиваю на рассмотрении персонального дела коммуниста Берии на бюро! Товарищ Берия возомнил себя каким-то царьком, плюющим на интересы партии! — глаза Мехлиса горели фанатичным огоньком.
— Так, Лев, успокойся и объясни в чем дело? Товарища Берию на бюро мы обсудить всегда успеем, но хотелось бы знать, что именно будем обсуждать.
— Тридцатого декабря, ко мне поступила записка от старшего батальонного комиссара Постышева, проходящего лечение после ранения полученного под Можайском. В своей записке товарищ Постышев сообщает, что в госпитале услышал песни в исполнении находящегося там же на излечении ранбольного. Песни отличные, правильные и нужные сейчас нашей армии и народу, как воздух! К сожалению, записать слова товарищ Постышев не успел, а ранбольной категорически отказался их ему продиктовать. Когда же товарищ старший батальонный комиссар попытался надавить на комсомольскую сознательность парня, появились люди Берии и запретили
Сталин задумался. Так охранять в госпитале Берия мог только одного человека.
— Хорошо, Лев. Успокойся. Я сейчас сам позвоню товарищу Берии. Есть мнение, что правильно он поступил. Видя, как вскинулся Мехлис, готовый отстаивать свою точку зрения, Иосиф Виссарионович успокаивающе махнул рукой: — Но и твой вопрос считаю обоснованным и требующим самого пристального внимания. Это дело я упустил, — Сталин поднял трубку и попросил соединить его с Лаврентием Павловичем. Пока ожидали связи с Лаврентием Павловичем, Мехлис попытался высказать что-то еще, но был остановлен жестом руки Сталина. Иосиф Виссарионович погрузился в раздумья. Вот и политуправление добралось до Стаина. Да, определенно надо создавать круг посвящённых, дальше скрывать информацию нельзя. Иначе недопонимание будет нарастать, как снежный ком и приведет к катастрофическим последствиям. Почему бы тогда не начать с Льва? Только придерживать его, чтобы дров не наломал. Заодно и от командования его отодвинуть. И вообще с этим двоевластием надо решать вопрос ребром! Да и погоны можно ввести. Но для этого нужна еще одна крупная победа на фронте. Тогда болтуны и демагоги не посмеют открыть рот. Как же много надо всего сделать и не ошибиться! Вот пусть Лев этим и займется, как раз работа для ГлавПУРа и обоснование про преемственность воинских традиций. А чтобы понял необходимость таких решений, надо дать ему всю информацию. Значит надо его отправлять на Ковчег! Заодно и ученые присмиреют. А здесь и заместители справятся. Только категорически запретить ему вмешиваться в управление базой! А то он и там что-нибудь развалит. Пусть занимается вопросами партии, пропаганды и агитации. Еще бы в помощь ему найти кого-нибудь из творческих людей, понимающих в искусстве. Но среди этой братии верных не найти, переметнуться при первом же удобном случае!
Звонок Берии прервал размышления.
— Лаврентий, у меня сейчас находится товарищ Мехлис. Жалуется на тебя. Лев Захарович не слышал, что ответил нарком, но судя по улыбке, ответ Сталину понравился. — Как он там? О ком идет речь, тоже было не понятно, и это раздражало Мехлиса. Но преданность и безоговорочное доверие к товарищу Сталину не давали ему вспылить. — Значит так, Лаврентий, — в голосе Иосифа Виссарионовича появилась жесткость, — сейчас заезжаешь за Александром и вместе приезжаете ко мне. Я думаю назрела необходимость подключить и других товарищей к нашим общим делам. Давай, жду! Сталин положил трубку и, несколько минут задумчиво поглядев не нее, снова поднял: — Соедините меня с товарищем Василевским…
После того вечера, когда он после своего неожиданного выступления в палате у Зины сорвался в непонятную для него истерику, что-то в Сашке изменилось. Он стал молчалив и задумчив, старался больше времени проводить один, бродя по коридорам госпиталя. Даже наступление нового 1942 года прошло как-то мимо него. Единственное, он зашел, поздравил Зинаиду, посидев с ней пока она не уснула, девушка была еще очень слаба. Да еще один раз заходили Ида с Исой, сообщив, что их отправляют в расположение курсов в Люберцах, куда их перебазировали из Кубинки и теперь они не знают, когда в следующий раз смогут навестить парня.
Одноклассницы продолжали навещать Сашку, пытаясь растормошить его, приставали с вопросами о песнях и о службе, но парень отмалчивался, лишь односложно отвечая на прямо заданные вопросы. Или не отвечая вовсе, когда не хотел или не мог ответить. Девушки на такое отношение обижались, но Сашке было все равно. Навалившаяся апатия не отпускала. Особенно кипятилась Ленка:
— Ты, Стаин, смотрю, загордился. Думаешь, если ты герой и песни сочиняешь, то можешь нос задирать?! Мы тут кружимся вокруг него, стараемся помочь, а он ведет себя, как сноб какой-то! — глаза Волковой горели гневом. Сашка, не понимая сути брошенных обвинений, удивленно посмотрел на нее и молча уставился в стену. Все эти Ленкины постоянные претензии и подначки осточертели ему хуже горькой редьки! — Что молчишь?! Нечего сказать?! — одноклассница никак не успокаивалась. Сашка вновь равнодушно посмотрел на Лену и пожал плечами: