Зима, когда я вырос
Шрифт:
Мы еще довольно долго сидели у двери дома.
Папа мне когда-то рассказывал, что в одном из фильмов Толстый и Тонкий [23] опьянели, выпив холодного чая, потому что думали, что это алкоголь.
В тот вечер мы все трое опьянели.
Но не от алкоголя или холодного чая, а от пустого дома. А дом был пустым только потому, что тетя Йос не лежала на своем диване за закрытыми раздвижными дверями.
Мы зажгли самые уютные лампы.
Зван принес из своей комнаты патефон.
23
Имеются в виду Стэн Лорел и Оливер Харди — популярные американские актеры-комики, выступавшие на сцене и снимавшиеся в немых, а затем звуковых фильмах 20–40-х годов.
— Елки-палки, — сказал я, — это же классическая музыка, да?
— «Весна священная» Стравинского, — сказал Зван.
Бет принялась размахивать карандашом, она запрокидывала голову, время от времени трясла ею, так что у нее развевались волосы.
Я понял: она изображает дирижера.
Зван вытянул вперед левую руку, согнул правую и стал изящно водить ею над левой. Делал вид, будто играет на скрипке.
Я был жутко взбудоражен; я поднес ко рту два кулака, надул щеки, прищурился, стал двигать кулаками вверх-вниз и вправо-влево — отличный трубач из меня получился.
Вдруг пластинка зашипела — и музыка смолкла.
Бет перевернула пластинку.
Зван опять заиграл на скрипке, а я изо всех сил принялся дуть в свою трубу.
Бет снова взялась за дирижерскую палочку. Я все время смотрел на нее. Она мне так нравилась в этом пиджаке, что у меня дрожали колени.
Музыка подстегивала нас. Это были такие звуки, под которые могли бы танцевать великаны в темном лесу.
Мы со Званом топали по комнате. Он не переставал играть на скрипке, а я — на трубе.
Бет с трудом сдерживала смех. Она наклонялась к самому полу, топала как бык и при этом продолжала дирижировать. Мы топали за ней следом. Мне казалось, что я сейчас сойду с ума от счастья.
Когда пластинка снова доиграла до конца, мы плюхнулись на пол у камина.
Мы пыхтели и смеялись.
— Я бы хотела, — сказала Бет, — всю жизнь только слушать музыку.
— Боюсь, — сказал Зван, — что у соседей раскокались все лампочки.
— Сударь, — сказала Бет, — какое вам до них дело!
Зван встал и вышел из комнаты, я остался наедине с Бет.
Я сделал вид, будто сморкаюсь в пальцы.
Бет просмотрела на меня, покачала головой, а потом громко расхохоталась; я знал, что она считает меня чудаковатым, и был счастлив, что она надо мной смеется.
— Я на самом деле время от времени в кого-нибудь втюриваюсь, — сказал я. — Не часто, а так, время от времени.
—
— Да, так говорят.
— Ты десятилетний кроха.
— А ты тринадцатилетняя кроха.
— Ты правда влюблен в меня по уши?
— Не-а, — сказал я.
Бет тихонько запела песенку, я не понимал ни слова.
— Что ты поешь? — спросил я.
Она посмотрела на меня, но мне показалось, что она меня не видит.
— Это грустная песня, — сказала она, допев, — юноша печалится из-за того, что его девушка уплыла с другим на остров в Тихом океане.
— А-а, — сказал я.
Тут вошел Зван с пластинкой в конверте. Он показал ее Бет и спросил:
— Можно?
Бет кивнула.
Зван вынул пластинку из конверта и положил ее на вращающийся диск; через полминуты в комнате зазвучал «Sonny Boy».
Мы слушали, глядя в пол.
Зван поставил пластинку во второй раз, потом в третий. Щеки у Бет по-прежнему оставались розовыми.
Когда «Sonny Boy» заиграл в третий раз, Зван поднялся, стал около патефона, раскинул руки и начал так шевелить губами, будто это он поет. К сожалению, он совсем не был похож на негра.
— Я придумал, — сказал я.
В кухне мы отыскали пробку и коробок спичек. Я поджег пробку и жженой пробкой покрасил Звану лицо в черный цвет. В результате из него получился отличный негр, так что он мог петь «Sonny Boy» именно так, как надо.
Бет смотрела на Звана влюбленно. Глаза у нее блестели.
Мне не понравилось, что Бет смотрит на Звана влюбленными глазами, но расстраиваться я тоже не расстраивался, потому что теперь я узнал, как выглядит влюбленная Бет.
Бет достала из шкафа старую черную шляпу-котелок и надела Звану на голову.
Зван завел пластинку.
И в комнате в очередной раз зазвучали причитания Эла Джолсона. Зван, как танцор, ходил справа налево и слева направо, и при этом казалось, что он классно поет.
Бет помирала со смеху.
Я чуть не визжал от удовольствия.
Случайно я посмотрел на Бет сбоку. На ней не было очков. Я только сейчас это заметил. И оттого что она громко смеялась, я не узнавал ее. Я разом смолк, так что ее смех зазвучал еще громче.
Я уже не был пьян.
Я подумал: и что это Зван придуривается? Я так подумал оттого, что смеющаяся Бет совсем не была похожа на ту девочку, в которую я был влюблен. Она казалась обычной глупой девчонкой, каких кругом сколько хочешь.
Это было нечестно с моей стороны — я все понимал. Я был предателем. Причем самым настоящим.
Бет едва не задыхалась от хохота.
— Перестань, Бет, — тихо сказал я, но она меня не слышала.
Зван щелкнул указательным пальцем по котелку у себя на голове, так что он сполз ему на глаза, встал на колени, раскинул руки и с комичной грустью стал смотреть в потолок, на абажур, сказавший «бонжур».
— Великолепно, Пим, — сказала Бет, — маленький еврей изображает негра, Эл Джолсон был бы горд.