Зима в горах

Уэйн Джон

— Глядя на этого малого, я жалею, что не понимаю по-валлийски. Он тут всех довел до колик.

— Да, у Айво талант по этой части, — согласился молодой толстяк. — Прирожденный jongleur [8] . У него и его приятеля Гито — того, что покряжистей, — у материала для таких историй хоть отбавляй. Они разъезжают на грузовике по всему краю. Занимаются сбором металлолома. И заодно подбирают все сплетни.

Jongleur! Хм! Речь этого парня изобилует гортанными звуками, характерными для обитателей здешних мест, но в поисках le mot juste [9]

он, видно, способен выйти за пределы своих рамок. Или они все тут такие?

8

Фигляр (франц.).

9

Точного слова (франц.).

— А мог бы — как его зовут? — Айво рассказать свою историю по-английски? — спросил Роджер.

— Английским он владеет неплохо, — отвечал его собеседник, тщательно взвешивая слова, — но для этой цели ему не хватило бы словарного запаса. Его рассказ звучал бы как пародия. К тому же из него ушел бы весь аромат уэльской земли.

— Давайте выпьем, — неожиданно предложил Роджер. Ему хотелось продлить беседу с этим человеком, который, видимо, умел ценить слово. — То есть, я хотел сказать, — поправился он, стремясь сгладить внезапность своего предложения, — я иду за новой кружкой, может, заодно наполнить и вашу?

Снова молодой толстяк бросил на него настороженный, вопрошающий, но отнюдь не враждебный взгляд.

— Что ж, спасибо. По-моему, у меня еще есть время выпить кружечку. Здешнего горького, пожалуйста.

Когда Роджер принес ему полную кружку, он улыбнулся и сказал:

— Меня зовут Мэдог.

Роджер поклонился.

— Роджер Фэрнивалл, — представился он. Произнесенное громко, его имя прозвучало здесь удивительно чужеродно. Комично и нелепо называться Роджером, да еще Фэрниваллом, там, где людей зовут Айво, или Гито, или Мэдог.

— Мэдог — это, конечно, мой поэтический псевдоним, — сказал молодой толстяк. — На карточке социального страхования значится «Хайвел Джонс». Но в Гвинеде поэты еще обладают одной привилегией: их знают по поэтическим псевдонимам.

— Какие же стихи вы пишете? — спросил Роджер, которому в самом деле захотелось это узнать.

— Эпические, — сказал Мэдог.

Эпические? Молодой толстяк в дешевеньком костюме клерка, сидящий рядом с ним в баре и потягивающий горькое пиво, пишет эпические стихи?!

— Я сейчас как раз на середине одной поэмы, — сказал Мэдог. — Она будет такая же длинная, как «Потерянный рай». Но я пишу, конечно, не белым стихом. Валлийский язык любит рифму. И даже смену размеров. Свободный переход от одного стиля к другому — словом, своеобразный коллаж.

— А у вашей поэмы уже есть название?

— «Гвилим чероки», — сказал Мэдог.

— Гвилим?..

— Чероки. Вы, конечно, знаете, что произошло с чероки?

— Ну, как сказать… не доподлинно.

— Доподлинно, — сказал Мэдог, сурово глядя в глаза Роджеру, — с ними произошло вот что. Когда европейские переселенцы прибыли в Северную Америку, они обнаружили, что индейцы живут по совершенно непонятным им законам. И тогда пришельцы стали безжалостно истреблять местное население, но некоторых обуяло стремление творить добро, и они решили перевоспитать

индейцев на свой лад, превратить их в белых. Когда же выяснилось, что индейцы противятся благому намерению и предпочитают держаться собственных представлений о жизни, их принялись обзывать безмозглыми дикарями и истреблять еще безжалостнее. К примеру… вам не скучно?

— Нисколько. Мне всегда казалось очень…

— Возьмите владение землей, — продолжал Мэдог. — У индейцев никогда не было индивидуальных земельных наделов. Они владели землей коллективно, а белые завоеватели представляли себе владение землей лишь в виде разрозненных маленьких ферм, передаваемых по наследству от отца к сыну. Образцовым хозяином для них был европейский крестьянин. Индейцы же держались другой точки зрения, и белые завоеватели пришли к выводу, что они не способны достигнуть преуспеяния. Все так?

— Так.

— Ну вот, — сказал Мэдог и сделал большой глоток пива, — теперь мы подходим к чероки. Это был восприимчивый и умный народ. Белый человек говорил им о прогрессе, и они слушали. Это племя дальше всех других индейских племен продвинулось по пути белого человека. Они следовали всем его советам: обрабатывайте землю, продавайте то, что получаете с нее, приобщайтесь к нашим ценностям, и мы будем относиться к вам, как относимся друг к другу. И чероки все это выполнили. Они стали фермерами, и кузнецами, и ткачами, и прядильщиками. В начале девятнадцатого века они изобрели свой алфавит и даже стали выпускать газету. Она называлась «Феникс чероки». Но этот феникс так и не восстал из пепла. Он погиб в своем пылающем гнезде.

— Что же случилось? Боюсь, я…

— Акт Эндрю Джексона о выселении индейцев, — сказал Мэдог. — Одна тысяча восемьсот тридцатый год. — Он резко, отчетливо произносил слова, голос его был полон презрения. — Их выселили с хороших земель и оттеснили в дебри. И хороших индейцев и плохих. И тех, кто пытался адаптироваться, и тех, кто не пытался, и мудрых девственниц и глупых девственниц. Чероки переселились вместе со всеми остальными под дулами ружей, побросав свои фермы, и дороги, и лавки, и кузницы, и печатные станки, и библиотеки. Никому до этого не было дела, потому что, видите ли, белому человеку понадобилась их земля.

Роджер посмотрел в дальний конец зала, где находилась стойка. Айво в своей нелепой шерстяной шапочке что-то опять рассказывал, и темное гуттаперчевое лицо хозяина расплывалось в довольной улыбке. Роджер снова повернулся к Мэдогу.

— Ну хорошо. Это вы рассказали про чероки. Кстати, неплохая тема для эпической поэмы. Но почему именно Гвилим?

— Можно назвать чероки Гвилимом, — сказал Мэдог тихим напряженным голосом. — Можно назвать его Даем. Можно — Янто, или Хью, или Хайвел, или Гэрет, или Гито, можно поставить любое имя.

Роджер подумал с минуту.

— Понимаю. Вы создаете, так сказать, непрерывную параллель.

— Если хотите, можете это так назвать, — сказал Мэдог.

— Да, но каков точный исторический эквивалент? — не отступался Роджер. — Какие акции англичан по отношению к валлийцам равносильны изгнанию чероки с их земель?

— Англизация, — сказал Мэдог. — Растление душ. А также то, что они изрыли долины Южного Уэльса угольными шахтами и превратили население в троглодитов, которые не говорят даже на собственном языке. То, что они выкачали несметные богатства из уэльских недр и не заплатили нам ни пенни.