Зима в раю
Шрифт:
Александр ощущал небывалую, щемящую тоску по сестре – тем более странную, что раньше-то они не были так уж близки или дружны. Вроде бы незначительная разница в возрасте – ну что такое два года? – пролагала между ними огромную пропасть. Девушки созревают быстрее, причем не только физически, но и умственно, и духовно. Сашенька стала уже взрослой барышней, когда Шурка еще был сущим мальчишкой и вел себя соответственно. Повзрослеть Сашу заставила невероятная ее любовь к Игорю Вознесенскому. А Шурка все играл в какие-то приключения – «сыщики и воры»! – до тех пор, пока не произошло побоище на тюремном дворе, пока его не отправили излечиваться
Только любовь – обретенная и утраченная – сделала его по-настоящему взрослым. Так же было и с сестрой. От кого унаследовали они неистовость сердец? Почему не могут быть счастливы тихим счастьем нынешнего дня, а все бередят былые раны, все надеются найти забвение в воспоминаниях о прошлом? Совершенно как в тех стихах Бальмонта, которые любил их отец… Услышат ли еще раз Шурка и Саша, как читает отец Бальмонта?! Например, вот это стихотворение:
Тебя я видел только раз, любимая,Но только раз мечта с мечтой встречается.В моей душе любовь непобедимаяГорит и не кончается…Или это:
Он вскрикнет и кинется страстноТуда, где былая стезя…Но тени пройдут безучастно,И с ними обняться – нельзя.Будто нарочно – о том, что переживали, на что были обречены они с сестрой. Как же так вышло, что отец всегда читал стихи именно об их страданиях? Или он сам испытывал что-то подобное? Эта странная история о гибели их матери… Ничего-то они не знали о мучениях отцовского сердца. Узнают ли? Может быть, Шурке придется умереть, так и не увидев близких? Или они не дождутся встречи с ним?
– Русанов, к следователю!
Он поднял голову, не веря.
– Русанов! – нетерпеливо гаркнул цирик.
– Скорей, вас вызывают, Александр Константинович! – засуетился сидевший рядом Кругликов.
Вся камера взволновалась. Лучше хоть какое-то действие, плохое, хорошее, безразлично, но только не стоячее болото неизвестности. Может быть, Русанову удастся узнать от своего следователя хоть что-то о судьбе сестры? О том, что творится в городе? Поляков среди заключенных считался не хуже, не лучше прочих: особым милосердием не отличается, так же орет на допросах, не погнушается сам в морду дать. А все же вдруг да скажет он хоть что-нибудь? Бывают же чудеса на свете!
Больше всех верил в чудо сам Русанов. Мелькнула даже бредовая надежда, что вот войдет он сейчас в кабинет Полякова, а там – Сашенька. И Поляков, воровато озираясь на дверь, откроет им окно, выходящее во двор: бегите!
Ну да, сыщики и воры…
Поляков стоял против света, и лицо его было плохо видно. Впрочем, оно показалось Русанову еще более изможденным, чем раньше, и еще более замкнутым.
«Плохо, – почему-то подумал он, и сердце так и ухнуло куда-то вниз. – Сейчас скажет, что с Сашей что-то…»
Его это все время мучило: и женщин ведь бьют на допросах! И та, в туфельках, которая плакала за стенкой кабинета, бежала на месте, падала, обессилев… Ее тоже били! А Сашу?
Что скажет ему Поляков?
– Садитесь, Александр Константинович, – спокойно проговорил Поляков, обходя
Русанов вскинул глаза.
– Ну да, – сказал Поляков насмешливо, – наш пострел везде поспел. Продолжаем, Александр Константинович.
Русанов продолжал смотреть на него. Отложил ручку.
– Ну, в чем дело? – поднял свои картинные брови Поляков.
– Гражданин следователь, вы… вы мне… вы мне ничего не хотите сказать?
Наступила пауза.
– Не понял, о чем вы? – проговорил Поляков высокомерно. – Здесь вопросы задаю я.
Так он не понял?
Русанов смотрел неотрывно в его странные глаза.
Он ошибся? Сходство обманчиво?
Он не мог ошибиться!
– Да нет, никаких вопросов вы не задаете, – сдавленно проговорил Русанов. – Вы диктуете, я пишу. Но все же позвольте мне задать вопрос. Только один. Почему вы не сказали мне, что моя сестра арестована?
Глаза Полякова словно бы вцепились в его глаза и держали их, не отпуская.
– Ваша сестра? – пожал он плечами. – Вы осведомлены гораздо лучше меня. Я впервые слышу об этом. Я же обещал вам, что ваших близких не тронут. И я держу свое слово.
– Тут другое. Ее арестовали как зачинщицу мятежа на Петропавловском кладбище.
Поляков нахмурился:
– Да, я что-то слышал. Но не знал, что…
– Не знали? – настойчиво проговорил Русанов.
– Конечно, нет.
Мелькнула слабая надежда…
– Обещаю вам, что узнаю о судьбе вашей сестры, – мягко проговорил Поляков. – А пока, прошу вас, продолжим нашу работу. Берите перо.
– Нет, я больше не напишу ни слова, пока вы не скажете мне о судьбе Александры, – проговорил Русанов, и в горле у него стеснилось от запоздалого страха: «Что ты делаешь?!» Но то был именно что запоздалый страх, он принадлежал прошлому. Этого человека Русанов бояться не мог. Этого человека ему бояться нельзя. Пусть он боится!
– Ого, условия? – усмехнулся Поляков. – Вы несколько забылись. Ну хорошо, договоримся так: я узнаю о событиях на кладбище, о связанных с ними арестах, и если там дело как-то касается вашей сестры, я вам сообщу. Хотя, повторяю, я впервые слышу…
– Думаю, что не впервые, – перебил Русанов. – Разве не об этом вам сообщили по телефону во время первого допроса? Помните, какое-то известие, которое вас так сильно поразило… Вы еще сказали, что оно очень некстати. Ну да, конечно, после того, как вы обещали, что никого из моей семьи не тронут, вдруг оказывается, что арестована сестра! Как вы могли сказать мне? Я ведь мог не поверить вам, что все произошло не с вашего ведома, мог отказаться писать донос на Верина. А для вас же главное – не справедливость, а месть…