Зима в Тель-Авиве
Шрифт:
Гомон легиона глаголов: громче и громче - по нарастающей… на какое-то мгновение ей почудилось, что этот крик, этот разъятый, раздробленный звук, образуемый плеском детских голосов, преобразился в один-единственный голос.
Она услышала его так ясно, так отчётливо, что сразу поверила в реальность происходящего, и подумала: ты должна запомнить это мгновение, этот голос. В памяти отложилось слово «благоутробие», собранное - как мозаика - из хаоса восклицаний. После она пыталась разузнать в интернете, искала в словарях, расспрашивала филологов… никто
С тех пор она прислушивается, каждый день, пробираясь к выходу, ждёт чего-то, сама не зная, чего именно… Дети кричат. Орут, визжат, исходят криком, вопят как резаные. Они подпрыгивают на месте, толкаются, вырывают друг у друга тетрадки,
лупят друг друга пеналами. Плачут, смеются, кричат.
Ничего из ряда вон выходящего…
Она могла бы обратиться к психологу, но побаивается - то ли самой процедуры, то ли ожидаемого вердикта, впрочем, если копнуть глубже, придётся признать, что боится она - разоблачения. Увы, она дорожит своей работой. Нелюбимой. Изматывающей, тупой и никчемной.
Дети. Детишки. Деточки. Как же они орут, госссссподи Боже!
Она задолжала банкам и кредитным организациям столько, что просто страшно себе представить, страшно подумать. Отсроченные чеки, банковские кредиты, займы, ссуды. Она старается не думать об этом, не знать, но ей напоминают - снова и снова. Дошло до того, что письма она выбрасывает, не распечатывая - кипами, грудами, ей незачем это читать, она и так знает: её никогда не оставят в покое, её не отпустят. Она задолжала одну (1) жизнь: такой долг возвращают с процентами.
Что ни утро, становится к школьной доске: ничего другого она не умеет. Положа руку на сердце, она не умеет и этого, зато научилась - за последние годы - хорошо скрывать своё бессилие, своё неумение, свою ненависть.
Заставьте их замолчать! Зашейте им рты!
«Гилберт, завяжи шнурки. Саманта, отпусти Гилберта, пусть завяжет шнурки. Шимон, верни Саманте резинки и помоги Гилберту завязать шнурки. Гилберт, оставь Саманту, завяжи чёртовы шнурки. Гилберт, ты меня слышишь?»
Она сама себя не слышит. Никто никого не слышит. Она заперта здесь навсегда… или, по крайней мере, - до завершения кальпы.
«Гилберт!»
Гилберт резко дёргает шнурок, шнурок рвётся, и в это мгновение в голове её лопается невидимая струна. Вопли, гул, гомон, всё сливается в звенящий поток, состоящий из множества разнокалиберных голосов. Я падаю,– говорит она, но не слышит звука собственного голоса.
«Благоутробие» звучит в ней и в окружающем пространстве. Звенит, растекается в воздухе, течёт в её венах. Теперь она
– Ривка заболела, - говорит Гилберт.
– Она упала и ударилась головой, - говорит Саманта.
– Её повезут в больницу и вылечат, - говорит Шимон.
– БЛАГОУТРОБИЕ, - говорят, шепчут, поют они - все до единого, разом, сами не зная об этом.
Пенсия
Зовите меня просто «г-н Коэн», - говорит он чиновнику. Тот кисло улыбается и просит предъявить паспорт.
Зачем?
– удивляется г-н Коэн, - я хорошо знаю, кто я такой.
Но я-то этого не знаю!
– возражает чиновник.
Но ведь я вам подсказываю!
Извините, мне нужно удостовериться, - тихонько говорит чиновник, стараясь сохранять спокойствие.
Неужели непонятно, - свирепеет на глазах г-н Коэн, - что я не стану носить с собой эту дурацкую бумажку только ради того, чтобы каждый встречный мог удостовериться в том, что я - это я, а не Шимон Перес. Посмотрите на меня внимательно, молодой человек. Я похож на Шимона Переса? А в профиль?… А в полупрофиль?… Удостовериться! А если завтра вам вздумается покемарить на рабочем месте, я по-вашему должен притащить в банк раскладушку?
Но… - пытается возразить чиновник.
Никаких «но»!
– выкрикивает г-н Коэн.
– Я - это я, и никто не смеет подозревать меня в обратном!
Это же г-н Коэн, - говорит начальница отделения, - один из наших старейших клиентов. Ещё дед мой его обслуживал - в этом самом помещении… Прошу прощения, г-н Коэн, Маркус - наш новый работник, он ещё многого здесь не знает.
Ничего страшного, - миролюбиво кивает г-н Коэн, - тупоголовых кретинов везде хватает. Мне, пожалуйста, пять тысяч лир наличными. И побыстрее. Я собираюсь сделать кое-какие покупки.
Но ведь лиры давным-давно вышли из обращения!
– чуть не плачет чиновник.
В самом деле?
– удивляется г-н Коэн.
– В таком случае я согласен на пять тысяч чего-нибудь шуршащего. Что там у вас теперь в сейфах и кассах… вот этого самого.
Портрет
– Ты ведь не думала, что мы станем держать здесь кого бы то ни было за красивые глазки?
– спрашивает Сэми.
– А я сегодня платье купила, - говорит Яэль, - вернее, целых три платья.
– Поздравляю, - кривится Сэми.
– Ты уволена.
Яэль нежно улыбается в ответ и опускает глаза. Интересно, «Макинтош» застрахован? Хрена лысого он застрахован… у них тут вообще ничего не застраховано - за исключением жизни и здоровья работничков.
«ЖЖ»: жуткие жмоты…
Сэми внимательно рассматривает её - будто видит впервые. Наконец, складывает лицо в привычный офисный кукиш и принимается оправдываться:
– Мне очень жаль, дорогая. Я до последнего момента надеялся, что всё уладится… Ты же знаешь, как я к тебе отношусь…