Зима вороньих масок
Шрифт:
Отыскав чурбан, Локхорст придвинул его к огню и уселся сверху.
– А их? – Дюпо указал на дремавшего по ту сторону пламени брата Роберто.
– Господь, хочется думать, – прокряхтел фламандец, ловя морщинистыми руками рыжее тепло. Строгая заостренная борода его вмиг покрылась инеем на морозе; тонкий ровный нос и лицо, прежде старательно выбритое, а ныне поросшее неровной щетиной, молодецки порозовели. Глаза этого человека, минуту назад видевшие беспокойные сны, имели цвет неба и, хоть краски их потускнели с годами, горели жизнью не слабее того же костра. – И, натурально, этиловый
Локхорст извлек из-под плаща флягу, выполненную на восточный манер из цельного куска бычьей шкуры, отпил и передал Паскалю.
– Вот, выпейте. Помогает не хуже доброй молитвы, – сказал фламандец. – Пейте.
Паскаль охотно принял угощение, после чего Локхорст поделился и с Гарольдом. Внутри фляги оказалась крепкая настойка на диком меду, горьких полевых травах и северных ягодах.
– Сон не идёт, – пожаловался старик Отто. – Лероа не вернулся?
Дюпо покачал головой:
– Нет.
– Пора бы, – заметил Локхорст.
– Как отец Фома?
– Спит, надо думать, – Отто потянул носом, сделал повторный глоток и довольно крякнул.
– Нам бы его… беспечность. Чем бы она там ни была, – позавидовал Паскаль и поспешил вернуться к прежней теме: – Немногим больше недели, значит. Вы считаете, тамошним жителям всё ещё требуется наша помощь?
– Болезнь может протекать… очень разными темпами. На ход её, помимо формы, влияет целая масса факторов, которые сложно предугадать, не будучи на месте.
– Это каких?
Винтеркафф поразмыслил.
– Смотря, что дало начало болезни. Смотря, как тесно расположены дома в городе. Смотря, насколько вера жителей крепче здравого смысла, требующего ограничить всякие контакты в час эпидемии, – прикованный взглядом к пляске огня, сказал Гарольд, позабыв, что вокруг находятся не только коллеги. Святые братья запросто могли бы счесть его речь, по меньшей мере, предосудительной.
– Известно, что стало началом – больной ветер с востока, как и всегда, – уверенно заключил Паскаль. Понимание причин поветрия у аквитанца было строго традиционным, исключительно каким диктовала его Мать-церковь на протяжении многих столетий.
– Скверна не витает в воздухе, где ей вздумается, месье Паскаль, и вряд ли выходит из болот по ночам, – возразил Винтеркафф. – Озвученная вами трактовка хоть и стара, но, вероятнее всего, ошибочна. С каждым днём тому находятся новые доказательства. Все наши предрассудки берут своё начало исключительно из нашего незнания.
Локхорст согласно кивнул.
– Но, к нашей удаче, мор зимою редок и слаб, – оживлённо продолжил Гарольд. – С точки зрения медицины, холод – наш союзник. – Беседы о ремесле всегда разогревали его кровь получше всяких настоек, в любое время, в любую погоду, особенно когда он был ближе к истине, чем другие. “С проповедующим путь учения не упусти возможности поделиться мыслью, что хоть на миг показалась тебе светлой, – наставлял Гарольда мастер О’Кейн. – Кто знает, может, в слабом свете её вместе вы разглядите сияние Истинного Рассвета”. И так, отвлёкшись от всего окружающего, англичанин говорил в полный голос.
Разговоры эти прервали крепкий сон брата Роберто, несшего дежурство у костра. Проснувшись, часто моргая, он подкинул в огонь дров и стал изучать
– Меня больше заботит то, – сказал он некстати, – что послезавтра нам будет нечего есть. Что мешало наполнить эту повозку чем-нибудь пригодным для съедения, вместо твоих ворон? – принялся он за старое.
С ранних лет Винтеркафф испытывал ярую неприязнь к подобной медвежьей бесцеремонности. Хоть он и понимал, что борьба с ней обречена на неудачу, мириться с ней не мог и не желал.
– Если на то пойдет, я позволю вам их съесть, – бросил он.
– Ворон не едят, – осведомлённо парировал брат Роберто. – Всем известно – это птица сорная. А вот мясо, которым ты их кормишь…
– Оно гнилое.
И этого испанцу оказалось мало.
– Вороны – не самое невинное из того, что ты везёшь. Так ведь?
Гарольд не стал вникать в намёки пилигрима. Естественно, в повозке находились его инструменты, необходимые для хирургии, всяческие препараты и выжимки, а также трактаты и конспекты с зарисовками, зачастую имевшими не совсем… приглядный вид. Любой из рисунков мог привести в замешательство человека, далекого от медицины. Однако Гарольда взволновало то, что беседа, намечавшаяся быть, как минимум, занимательной, оказалась прервана столь глупо и несвоевременно. Это всё зима, – сказал себе англичанин. Проклятый Сатурн, сводящий людей с ума.
– Действительно, месье Винтеркафф, на кой они вам сдались? – спросил Дюпо без какого-нибудь дурного умысла.
На этот вопрос Гарольд готов был ответить, пускай и неохотно. Во всяком случае, тайны здесь никакой не было – только небольшая хитрость. Но внимание собеседников привлекло нечто более волнующее, чем назначение и дальнейшая судьба птиц: их слух уловил скрип снега на холме. Обернувшись, они увидели трёх всадников, озаряемых лунным светом. В первом, что ехал впереди на муле, Гарольд безошибочно распознал Илберта. Юноша торопился больше других, спеша передать весть. По левую руку от него, возвышаясь мрачной горой над упавшими снегами, безмолвно восседал в седле брат Маркос, невесть где раздобывший лошадь. Третьего Гарольд не знал. Но увиденного было достаточно, чтобы понять – поиски Лероа, как и упорство брата Роберто относительно необходимости этих поисков, принесли свои плоды. Спрыгнув с мула, Илберт почти бегом, насколько позволяли сугробы, приблизился к костру. Встречали его стоя.
– Это город… город, месье Винтеркафф, – начал он издалека. – Город, в часе пути отсюда. Он виден… прямо с этого холма. И видны огни собора! Пройди мы ещё половину мили – уже были бы там! – рассказал, ликуя, Илберт. От разгоряченного тела его валил пар; молодое лицо сияло радостью, как будто грядущая ночь сулила ему пир и празднества, а не сражение с извечным врагом человеческим. – Ещё совсем немного и… там…
– Да, а обзаведись мы картой в Реймсе, добрались бы туда двумя днями ранее, – проворчал брат Роберто. Закрыв грудь плащом, он отправился прочь. – Разбужу святого отца, – сообщил он. – Надеюсь, не оторву его от сладкой молитвы.