Зима вороньих масок

Хьюман Дэми

– Сделаем, как нужно, – пообещал монах.

– В таком случае, мы можем приступать, – подытожил Гарольд. – Герр Локхорст! – подозвал он фламандца. – Вы с Лероа начнете с юга, от реки. Мы – с севера. Брат Роберто? – испанцы безмолвно выросли рядом с баграми в руках. Винтеркафф посмотрел на окружающих. – Успехов нам.

– С Богом, – раздался хриплый голос старшего брата-флагелланта. – Пусть Он не отвернётся от вас, когда узрит ваши труды. – Дженнаро зажёг у костра масляные фонари, и два отряда, каждый возглавляемый тремя гвардейцами и замыкаемый мортусами, разошлись в разные стороны.

Трижды перекрестившись, Паскаль отправился вдогонку за англичанином.

Молитва отца Фомы сменилась хрустом снега под ногами. Унылый колокольный звон, преследовавший Паскаля,

слышался всё ближе, хотя группа двигалась в противоположную от собора сторону. Дюпо подметил странную особенность: за время, пока вода нагревалась и получала благословение, местные клирики не потрудились себя показать. Никто не связался со святым отцом, никто не прислал к нему людей, чтобы помочь благому делу. Ни один человек не покинул собора Святого Себастиана. Лишь колокол, как одержимый, гудел на часовне, справляя тризну как по мёртвым, так, в равной степени, и по живым. Паскаль оглянулся, чтобы убедиться в своих домыслах. У костра всё так же стояли братья, вознося молитвы, да сновали плащи финвилльских гвардейцев. Быть может, обитателей храма коснулся перст мора? – допустил Дюпо. От мысли этой ему стало как будто холодней. Задать свой вопрос солдатам он не отважился.

– По порядку, значит? – спросил Дженнаро, подойдя к первой двери.

– И никак иначе, – поставил точку Винтеркафф.

– Именем его милости синьора, отворите! – приказал солдат, сопровождая требование настойчивым стуком в дверь.

Дом выглядел пустым. Его стены были выложены из крупного булыжника, но, в отличие от особняка, на который Паскаль обращал свой взгляд минутами ранее, булыжника грубо обтёсанного и подогнанного откровенно дурно. Трещины между камнями заполняла коричневая глина; в местах, где оная успела отвалиться, торчали сухие листья камыша. Пропитанные смолой деревянные ставни – заперты, а на ближайшем окне болтался измаранный в золе обрывок ветоши. Печная труба давно остыла, – Паскалю не удалось разглядеть над крышей и тончайшей струйки дыма; снег белой шапкой укрывал деревянный навес над крыльцом.

– Давно это здесь? – спросил Гарольд, приподняв пальцем чёрный лоскут.

– Шестой вечер пошёл, – сказал один из гвардейцев. – Эту повесили почти сразу, как господин распорядился о пометках на домах. Как долго там… она, мы не знаем.

– Нил-печник, именем господина приказываю тебе открыть дверь! – повторил Дженнаро. – Тебе и твоей семье желает помочь врач. – Но ответа не последовало. – Нади! – Тишина. – Жиль? Огюст? – Дженнаро прислушался. Дюпо подошел к окну, надеясь расслышать внутри дома возню, какую обычно создают, прячась, люди, когда не хотят, чтобы их обнаружили, но слух аптекаря уловил только шум позёмков. Дженнаро кивнул. Его подчинённый, помрачнев, приложился плечом к просмоленному деревянному створу.

Петли скрипнули и поддались. Гарольд принял у солдата фонарь и шагнул внутрь. Только несколько мгновений спустя, поймав на себе взгляды гвардейцев, аптекарь понял, чего ждали остальные. Они ждали, что Паскаль, как подобает врачу, последует за наставником. Онемев, не в силах даже поднять руку, чтобы перекреститься, позабыв всякие молитвы, будто и не знал их никогда, повинуясь своему предначертанию, Дюпо переступил через порог.

Жизнь покинула это место. Ушла с последними искрами тепла от остывших в печи углей; испарилась, оставив о себе одно воспоминание, след, какой бросает случайный дождь на пыльную дорогу. Они мертвы, – понял Дюпо, как только фонарь осветил помещение, – мертвы все до единого. В углу, у двери в хлев, лежал мужчина, чьё лицо и шею закрывала простынь, потемневшая от скверны. Рок коснулся его первым, поэтому он, похоже, пытался оградиться от семьи в отдельном углу, о чём свидетельствовала находившаяся около него посуда и отхожее ведро. Усилия его, однако, оказались тщетны: в кровати напротив камина лежали мёртвыми его дети, сыновья, старшему из которых было лет двенадцать, а младшему – едва ли исполнилось семь. У печи, с искаженной от боли гримасой, сидела бездыханная мать. Болезнь изуродовала её образ до невероятности: вздувшиеся бубоны проступали на всём её теле, включая

лицо; местами язвы, не выдержав переизбытка нечистот, разорвались, лопнули, изрыгнув наружу своё отвратное нутро. Чёрные, вперемешку с белёсым гноем, потоки образовали под женщиной ужасную липкую лужу, стекавшую под половицы. Маска защищала Дюпо от запаха, но он всем естеством своим, всеми потаёнными чувствами ощущал мерзостные эманации, исходящие от поруганных сатанинскими силами тел. Следующая деталь, на которую Паскаль обратил внимание, потрясла его до глубин души, где обычно ютится человеческое миропредставление: женщина держала в руках крест Спасителя, направив его ликом от себя, слово защищаясь от нечисти, представшей перед нею в последний миг её жизни. И этот кошмарный предсмертный слепок её лица, кровящий нечистотами, – вдруг догадался Паскаль, – не крик боли, но вопль объявшего её всепожирающего страха…

Винтеркафф с холодным равнодушием осмотрел мёртвых. Сперва, как предписывала осторожность, он воспользовался жезлом и убедился в окончательной смерти несчастных, хотя особенной необходимости, говоря откровенно, в этом не было. После этого доктор внимательно изучил нарывы на мёртвых телах и сделал некоторые заметки в своём врачебном журнале.

Паскаля донимала беспокойная мысль: зачем англичанин уделяет столько времени умершим, когда в городе их ждут живые? Но и другое его беспокоило аптекаря не меньше: что если и во всех других домах их ждёт картина столь же жуткая? Но нет! – решительно разуверил себя Паскаль. – Того не может быть. Ведь живы гвардейцы – вот они! – и бьёт ведь кто-то в колокол, как оглашенный! К тому же, при первой встрече Дженнаро сообщил, что мор унёс жизни одной трети всех жителей Финвилля. Значит, где-то есть и другие две…

Закончив с заметками, Гарольд скомандовал двигаться дальше. Мортусы зацепили тела баграми и выволокли их из дома, как куски сгнившего мяса, точно бы мёртвые эти никогда и не были людьми. А Паскаль всё никак не мог оторвать глаз от женщины. Нади, – зачем-то запомнил он её имя. Агония ли так изуродовала её, – думал он, – или иные силы, о которых и подумать страшно?

– Возьмите себя в руки, Дюпо, – строго окликнул Паскаля англичанин. – И пообещайте мне, что будете думать, прежде всего, о медицине.

– Да… – проговорил аптекарь. – Да, конечно, я буду думать о живых… прежде всего, – дал он обещание, скорее, себе, чем наставнику. – И о том, как помочь… живым.

– Вот и отлично. А здесь нам делать нечего, – сказал Винтеркафф и по-дружески направил аптекаря к двери. – Пойдёмте скорей.

На пороге следующего дома, скромного, старого и ничем не примечательного, врачам не пришлось ждать долго. Хозяева, верно, услышали, кто и с какой целью посещал их соседей, поэтому, как только Дженнаро постучал, дверь сразу отворили.

Паскаля встретил взгляд, который нельзя было спутать ни с каким другим. Пред ним стояло дитя скорби, бедная душа, которой Бог обетовал место в раю с первого дня её мирского пути. Господь не сберёг раба своего от нагрянувшей беды, – страдалец этот был заражён поветрием, плоское лицо его побледнело от болезни, а слабый рассудок трепетал от одолевавших его страхов. Обильная испарина покрывала высокий дегенеративный лоб, нависший над плоским носом и узко посаженными глазами монголоида. Внутри жилища, где горела тусклая свеча, на кровати, скудно устланной соломой, лежала женщина, – как предположил аптекарь, – мать скорбного создания, отворившего врачам двери. Один только вид её в полной мере описывал состояние, в котором она пребывала, и описание это Паскалю совершенно не нравилось.

– Это не она, матушка, – нечленораздельным голосом пролепетал сын. Он был силён телом и непомерно широк в плечах; в уголках его пухлых губ, потрескавшихся от заед, пенилась слюна. – Это не Дева, матушка. – Только когда мать прошептала слабое “Пускай заходят, если и вправду пришли помочь”, здоровяк неуклюже отступил в сторону, недобро глядя из-под бровей на ужасающие маски.

Дюпо вошёл в дом первым, опережая англичанина. Он жаждал видеть живых – его желание исполнилось, и долгом его отныне было не отдать их смерти.