Зимнее серебро
Шрифт:
Она умолкла, посмотрела на меня и произнесла:
— Конечно. Коз оставь на дворе, а сам проходи в дом, попьешь чаю.
Я все сделал, как было велено, и вошел в дом, а там панова Мандельштам дала мне такого чаю, какого я сроду не пил, да еще хлеба с маслом, а когда я все съел, она мне дала еще кусок. Я и его съел, и она дала мне третий, и не просто с маслом, а с медом. Я так объелся, что живот стал тугой, как барабан.
Пока я ел, пришел панов Мандельштам. Я сперва малость перепугался, потому что Панова Мандельштам — это одно, а панов Мандельштам — может, он совсем другое. Панова Мандельштам — она мать. Я не очень-то много знаю
— Ванда с ним?
Она покачала головой:
— Он привел коз. Что это значит, Йозеф? Неужто стряслась беда?
Он кивнул и зашептал ей что-то на ухо, я не разобрал что. Но я и так знал, какая беда стряслась: Ванда с Сергеем сбежали, потому что папаня лежал мертвый в доме. Панова Мандельштам скомкала в руке передник и прикрыла им рот, а потом заговорила сердито:
— Я не верю! Ни единому слову! Да чтобы наша Ванда!.. Этот Кайюс тот еще жулик, он всегда таким был. Накликал беду на бедную девочку… — Панов Мандельштам успокаивал ее, а она обернулась и сказала мне: — Стефан, в городе рассказывают страшные вещи. Будто бы Ванда и твой брат Сергей… Будто бы они убили вашего отца.
— Они убили, — ответил я, и они оба как уставятся на меня. Они переглянулись, а потом панов Мандельштам подошел ко мне, сел рядом за стол и сказал мне ласково, как я говорю с напуганными козами:
— Стефан, ты расскажешь нам, что случилось?
Я немного забоялся, потому что это ведь сколько слов надо сказать, а говорить я не мастер.
— Долго придется рассказывать, — объяснил я, но панов Мандельштам только кивнул, и я рассказал все как сумел. А они сидели молча, не перебивая меня, хотя говорил я долго. Панова Мандельштам тоже присела, все так же прикрывая руками рот.
Когда я закончил, они еще помолчали, и панов Мандельштам сказал:
— Спасибо тебе, Стефан, что рассказал нам все. Хорошо, что Ванда отправила тебя к нам. Наш дом — твой дом, можешь оставаться сколько пожелаешь.
— А навсегда можно? — уточнил я. Потому что надо же было наверняка знать.
— Наш дом — твой дом, покуда наш дом остается нашим, — твердо ответил он. Панова Мандельштам всхлипывала рядом, но потом она утерла слезы, встала и дала мне еще хлеба с чаем.
Я провела ночь перед зеркалом, устроив себе постель из мехов, чтобы при первой опасности схватить их и юркнуть сквозь стекло. Спала я беспокойно, то и дело поднимая голову и прислушиваясь. Но за ночь никто не появился. Наконец небо посветлело, и зазвонили утренние колокола. Я встала, отодвинула кресло от дверной ручки и забарабанила в дверь. Мне открыли полусонные зевающие стражники — не те двое, что сопровождали меня сюда вчера вечером. Интересно, что сталось со вчерашней стражей, подумала я. Наверняка ничего хорошего, коль скоро Мирнатиус решил, что я их подкупила.
— Я должна попасть на утреннюю молитву, — объявила я новым стражникам, стараясь, чтобы «я должна» прозвучало как можно повелительнее. — Покажете мне дорогу? Я не знаю дворца.
Пыл огненного демона будил во мне ответный молитвенный
Рядом со мной, в нише, стояла статуя святой Софии в цепях. Ее взор был обращен к небесам. За проповедь языческий царь заковал Софию в цепи и отсек ей голову. Но святая, проиграв сражение, выиграла войну: теперь ее оковы хранились как священная реликвия в Корони; их выносили на коронациях и по другим торжественным случаям. С их помощью удалось поймать прежнюю царицу, мать Мирнатиуса, когда та пыталась ворожбой извести своего пасынка. Цепи святой Софии крепко сковали ведьму — царицу сожгли на костре, и ей не помог даже ее демон.
Значит, у Мирнатиуса есть серьезный резон не прибегать к своей силе прилюдно. Поэтому он не набросился на меня посреди ужина, поэтому не дотронулся до меня в санях. А еще ему неловко объяснять всем и каждому, что я сбежала. Это придавало мне немного храбрости, хотя храбриться, по большому счету, было не от чего. Мирнатиуса можно, наверное, кое-как сдерживать, однако его власть надо мною пугающе велика: он мой муж, он царь, и он колдун с огненным демоном в подручных, и этот демон жаждет заполучить меня. А у меня никакой власти нет и в помине. Я могу лишь сбежать в ледяной мир и встретить там чуть менее страшную смерть.
Однако весь день в часовне не просидишь. Служба закончилась. Мне пришлось подняться с колен и последовать за старухами обратно во дворец. Мы вошли в обеденный зал. Там Мирнатиус как раз допытывался у жены герцога, не видела ли она его возлюбленную супругу — точно понятия не имея, куда я запропастилась. При этом он так сверлил взглядом хозяйку, будто хотел что-то вколотить ей в голову.
Вокруг меня суетливо гомонили женщины, слуги накрывали на стол к завтраку, и сам Азуолас вошел в зал. С ними со всеми мне было как-то спокойнее. Громко, через весь зал, я окликнула Мирнатиуса:
— Я ходила к утренней молитве, мой государь.
Он так и подскочил на месте. Обернулся и вперился в меня, словно воочию увидел призрака или своего демона.
— Куда ты подевалась ночью?! — выпалил он, позабыв, что кругом полно народу.
По крайней мере, он не призвал своего демона, а тот не вцепился в меня мертвой хваткой и не уволок, вопящую о помощи, прочь.
— Я дивно спала после вашего ухода, мой государь, — смиренно отозвалась я. — Надеюсь, и вы тоже.
Он смотрел на меня и на стражников, а те лишь одобрительно посмеиватись и явно ни о чем не подозревали. Все вокруг прятали понимающие улыбки: ох уж эти молодые! Мой супруг обвел взглядом зал, и когда он снова обратился ко мне, в его глазах читалось недоверие. Разгром, учиненный в моей спальне, коснулся и моего приданого: сундук был разломан, платья изорваны. Но колдовство возродило их — и сейчас Мирнатиус смотрел на мою кружевную накидку с искусно выполненными витиеватыми узорами и узнавал в них плод своего чародейства. Царь определенно не знал, что и подумать.