Зимнее серебро
Шрифт:
Читать мне было нечего, говорить не с кем. Следующий день шаббата я провела, проговаривая вслух Тору — сколько помнила. Признаться, я никогда особо не увлекалась Торой. А вот отец по-настоящему ее любил. Мне кажется, он мечтал стать раввином, но родители у него были бедные, поэтому читал он неважно. Со словами и буквами он не очень-то ладил, зато считал бойко. Поэтому родители и отдали его в ученики к заимодавцу. А тот заимодавец был знаком с пановом Мотелем, и как-то раз ученик заимодавца повстречал младшую дочку Панова Мошеля. Такова история моих родителей.
Отец каждый шаббат читал нам вслух, и мало-помалу буквы стали ему послушны. Но я, пока он читал, мыслями была вся в работе, которую
Я нарочно открыла глаза не сразу — пускай подождет. Но он почему-то молчал, и от любопытства я все же открыла глаза раньше, чем намеревалась. И увидела, что моего Зимояра как подменили. Прежде на лице у него читалось горькое смирение — теперь же он чуть ли не сиял от радости. Я только зубы стиснула. Откинувшись на спинку кресла, я заметила:
— Что-то ты сегодня чересчур довольный.
— Река снова встала, — отозвался он, и сначала я не поняла, о чем это он. Поднявшись, я подошла к прозрачной стене. Трещину в склоне горы забили намертво горбатые льдины; слабый водопад иссяк. Даже внизу река превратилась в крепкую сверкающую дорогу; течение скрылось подо льдом. И снова густо падал снег и укутывал белым одеялом темный лес.
Не знаю уж, какая радость в том, что весь твой мир — сплошь снег и лед. Мне чудилось что-то зловещее, жуткое в этом бесстрастном белом сиянии, какой-то тут был злой умысел. Мне вспомнились наши долгие суровые зимы, и рожь, замерзшая в полях, и фруктовые деревья, зачахшие на корню. Зимояр приблизился ко мне, и я заглянула в счастливое, упоенное лицо. И медленно спросила:
— Когда в твоем мире идет снег, идет ли он в моем?
— В твоем мире? — Зимояр презрительно посмотрел на меня сверху вниз, будто осуждая мое нахальство. — Вы, смертные, говорите так, разводя огонь и воздвигая стены в надежде оградить себя от меня. В надежде забыть зиму, едва она уйдет. Но на самом деле этот мир мой.
— Хорошо, — кивнула я. — Теперь он и мой тоже. — Король тут же помрачнел от столь безжалостного напоминания, кто его супруга. А я мысленно ухмыльнулась. — Но, если тебе угодно, я задам вопрос на иной лад: идет ли снег в солнечном мире сегодня, хотя нынче там весна?
— Да, — ответил он. — Новый снег рождается здесь, лишь когда снег идет в мире смертных. Я немало потрудился над этим снегопадом.
До меня не сразу дошла вся страшная правда. Я уставилась на короля невидящими глазами. Да, мы знали, что Зимояры являются зимой, что вьюги придают им сил, что владыки зимы мчатся к нам из морозного королевства, оседлав метель. Но мне никогда не приходило в голову — и никому не приходило, — что Зимояры творят зиму.
— Но в Литвасе… все перемерзнут или перемрут с голоду! — выдохнула я. — Ты же изведешь весь урожай, и…
Король даже не смотрел в мою сторону, давая тем самым понять, как мало его это заботит. Он обводил взглядом лес за окном, любуясь бескрайним белым покровом, объявшим его королевство. Мне же мерещились в этом белом раздолье лишь голод и смерть. Ясные глаза Зимояра сверкали торжеством, словно только голода и смерти он и добивался. Я сжала кулаки.
— Ты, верно, гордишься собою, — процедила я сквозь сжатые зубы.
— Именно, — ответил он, оборачиваясь ко мне, и я спохватилась, что, наверное, он счел мои слова вопросом. — Гора
Выплатив мне сегодняшнюю дань, Зимояр развернулся и собрался было уходить, но вдруг застыл и посмотрел на меня.
— Однако до сего дня я поступал ненадлежаще, — резко произнес он. — Ты не властна ни над моим миром, ни над твоим, но ты являешь собой сосуд высокого волшебства, и мой долг чтить это в тебе. Отныне и впредь все, что ты пожелаешь для своего удобства, будет исполнено. Я приставлю к тебе более подобающих слуг — дам высокого происхождения.
Вот уж чего бы мне вовсе не хотелось: чтобы меня окружали эти высокомерные дворянки, которые будут ненавидеть меня и презирать — под стать моему супругу.
— Мне никого не нужно! — поспешно возразила я. — Теперешние служанки вполне годятся. Если хочешь проявить доброту, лучше прикажи им отвечать на мои вопросы.
— Но я не хочу, — ответил он со слегка брезгливой гримасой, будто я предположила, что ему нравится что-нибудь гадкое. Например, пинать беззащитных зверушек. — Однако ты говоришь так, точно я наложил некий запрет. Ты сама выбрала ответы на вопросы в уплату, хотя вольна была просить что вздумается. Какие уста ответят на твой вопрос задаром, коль скоро ты так высоко ценишь ответы? И какая служанка дерзнет оспорить твою цену?
Когда он ушел, я только руками всплеснула от бессилия. Но хорошо, что он ушел. Видеть его счастливым совсем невыносимо. Уж лучше пусть досадует и злится. Я уселась возле прозрачной стены и смотрела на тяжелый снежный покров, который мой супруг набросил на мир. Мое зеркальце уже заволокло ночной тьмой, а я все сидела. Мне не жаль было герцога и горожан. Но я догадывалась, что ждет мой народ, когда погибнет урожай и голодные заемщики озвереют от отчаяния.
Я думала о родителях. Снег засыплет наш дом и придавит его к земле; холодная ненависть сомкнет вокруг него кольцо. Сумеют ли они бежать в Вышню, к дедушке? Да и поможет ли им это? Я оставила в банке целое состояние, моих денег достанет, чтобы купить проход на юг. Но они ведь ни за что не бросят меня. А лучше бы бросили — сейчас мне этого хотелось как никогда. Они не уедут за границу без меня. Даже если дедушка расскажет им, где я теперь, они не отступятся. Даже если я напишу им фальшиво благодушное письмо — мол, «я теперь королева, и я счастлива тут», — они не поверят. А если и поверят, то выйдет еще хуже, потому что я разобью им сердце. Ведь моя мать плакала, когда я сдернула меха с плеч женщины, еще недавно плевавшей ей вслед. Мать решит, что холод завладел мною и я бросила родителей ради престола кровожадного Зимояра — владыки, которому ничего не стоит заморозить весь мир, лишь бы его хрустальная твердыня оставалась нерушимой.
Наутро, когда Флек и Цоп убирали посуду после завтрака, я объявила им:
— Я хочу покататься.
Мне вдруг пришло в голову, что такое развлечение вполне пристало здешним знатным дамам. А для меня это все-таки возможность бежать. В этот раз я как будто не приказала ничего предосудительного: Флек, не колеблясь, кивнула и повела меня из спальни по головокружительной лестнице к той громадной сводчатой пещере в середине горы.
Спускаться вниз оказалось страшнее, чем подниматься. Теперь мне чудилось, что ступени совсем хрупкие. Они были как стеклянные, и через лестницу я видела глубоко вниз — намного глубже, чем мне хотелось бы. Я очень хорошо различала изящные белые деревья, посаженные безупречными кругами. В середине росли самые высокие, с довольно пышными кронами, в дальнем кругу на ветвях попадались лишь редкие листочки, а иные деревья и вовсе стояли голые.