Зимний дом
Шрифт:
Однако Джулиус был внимательным и всячески демонстрировал ей свою любовь. Он поехал с ней в Кембридж по купать материал на платье и возил в Эли смотреть кино. Выбирая ткань в «Мерчантс», Элен смутилась и растерялась. Она не могла вспомнить, какой цвет ее любимый. Ах да, ну конечно зеленый. Но когда она приложила к землистому лицу отрез ситца цвета зеленого яблока и посмотрела в зеркало, то сразу поняла, что в зеленом выглядит совсем больной. Отец предложил взять белую материю: сказал, что белое больше всего идет молоденьким девушкам.
Закончив шить платье, Элен примерила его и показалась отцу. Он сидел у себя в кабинете и писал проповедь.
— Ты красавица, моя милая, просто красавица. — Она видела в его глазах одобрение. — Сегодня я переоденусь к обеду. Нельзя забывать старые привычки.
В тот вечер он открыл бутылку хереса, зажег в столовой свечи, наполнил бокал Элен и сказал:
— Конечно, я не одобряю, когда молодые девушки употребляют алкоголь, но в последнее время у тебя было не так уж много удовольствий, правда, Цыпленок?
Вечер стоял жаркий, двустворчатая застекленная дверь была открыта, и вокруг свеч вились мотыльки. Элен мелкими глотками пила сладкий херес и смотрела, как они опаляют крылья в пламени.
За свиными отбивными последовал пудинг с патокой. Айви строго следовала меню, составленному на неделю, независимо от времени года. Джулиус Фергюсон рассказал Элен несколько смешных случаев, которые приключились с ним в детстве, когда он жил с родителями в Индии.
— Очень необычная страна. Я хотел вернуться туда и стать миссионером, но после смерти моей дорогой Флоренс… Климат в Индии не подходит для маленьких детей. В шесть лет меня отправили в Англию и отдали учиться в интернат.
— Папа, а ты не возражал? — с любопытством спросила Элен.
— Возражал? Что за странный вопрос. Уже не помню.
Элен перестала его слушать и начала разглядывать выцветшие обои и золотистые тени, которые отбрасывали на стены керосиновые лампы. Временами она улыбалась и кивала головой, ощущая себя деревянной марионеткой, которую кто-то дергает за ниточки.
После обеда они гуляли по саду. Наступили сумерки, но жара не спадала. Цвели лилии, из их разверстых белых пастей торчали тычинки. Элен ощущала их душный, сладкий запах.
— Любимый цветок Флоренс, — сказал Джулиус Фергюсон и сорвал лилию. Из сломанного стебля потек сок. — Это тебе, моя милая.
Элен сунула цветок в волосы.
Отец попросил ее сыграть на пианино. Она сыграла «Песню в сумерках» и «Нежно и тихо». Потом он раскрыл пожелтевшие, выцветшие ноты под заголовком «Когда тебе было шестнадцать» и поставил их на пюпитр.
— Любимый романс Флоренс, — вздохнул Джулиус.
Посмотрев на фотографию матери, стоявшую на крышке пианино, Элен увидела, что Флоренс, как и она сама, была в белом платье и с белым цветком в волосах. «Нет, я не марионетка и не блуждающий
В мае Джо наконец получил увольнительную, сел на попутный грузовик и вышел в полумиле от госпиталя, в котором работала Робин. Днем, когда у Робин закончилась смена, они гуляли в саду за виллой. В круглом пруду плескались карпы, а молчавшие, поросшие лишайником фонтаны отбрасывали тени на стоячую зеленую воду. На пыльные розовые кусты смотрели осыпавшиеся статуи пухлых херувимов. Джо и Робин устроили пикник с хлебом, ветчиной и оливками и фотографировали друг друга.
— Почти как в старые добрые времена… — сказал счастливый Джо. — Вино…
— И приличная еда.
— Нам нужна музыка.
— У одной из санитарок есть граммофон.
Робин побежала к дому и через десять минут вернулась со старым заводным граммофоном.
Они раз за разом ставили «Любовь приходит» и танцевали на поросших травой дорожках, петлявших среди цветников. Какое-то время Робин не ощущала ничего, кроме солнца, запаха роз и тепла обнимавших ее рук. Когда граммофон начал заедать, песня зазвучала медленнее и сопрано сменилось басом, они с хохотом повалились на траву.
Робин лежала рядом с Джо, опершись на локти, и смотрела на него сверху вниз.
— Ох, Джо, — негромко сказала она и нежно убрала с его лба прядь черных волос.
— Что? — Его глаза прищурились от солнца.
— Я люблю тебя. Вот и все.
Он привлек ее к себе и нашел губами губы. А потом сказал:
— Перед отъездом из Англии я видел тебя с Фрэнсисом.
Робин вытаращила глаза.
— Ты ничего не сказал.
— Знаю. Глупо, правда? — Голос Джо звучал небрежно, но Робин видела в его глазах боль. — Я думал…
Она положила ладонь на его руку и перебила:
— Это неважно, Джо.
Он мягко отстранил ее руку.
— Нет, важно. Я был дураком. Думал, что ты все еще любишь Фрэнсиса. Думал, что любовь — это уверенность. А ты считала по-другому, верно? Что любовь — это игра, и если тебе достался перебор… Что ж, по крайней мере, у тебя хватило смелости сыграть.
Она сказала:
— Любимый, я не игрок. Я играю только наверняка. — А потом наклонилась, снова поцеловала его, положила голову ему на грудь и прикрыла глаза от радужных лучей солнца.
По звуку дыхания Робин догадалась, что Джо уснул. Она подняла голову и увидела, как же он исхудал: ключицы торчали, локти едва не прорывали кожу. У нее защипало глаза. Пластинка еще кружилась, но очень медленно; слова были еле слышны. Затем иголка споткнулась, проехалась по пластинке, и наступила тишина.
Вечером они шли по саду под сенью пробковых дубов и можжевельника, росших за виллой. Через рощу бежал ручей. Остановившись в укромном месте на берегу, Робин обняла лицо Джо ладонями и начала целовать. Сначала Эллиот обнял ее и привлек к себе, но потом отстранился: