Зимний дом
Шрифт:
— Нет.
— Джо… — Она гладила его волосы.
— У меня вши. Вчера пытался избавиться от этой мерзости, но, кажется, безуспешно.
— Я знаю прекрасное средство от вшей, — сказала она и начала расстегивать на нем рубашку. — Собаку на этом съела.
Робин сняла с него рубашку и бросила ее на песчаный берег ручья. Потом расстегнула пряжку ремня, услышала стон, слегка подтолкнула Джо, и он плашмя упал в воду.
Пока он стряхивал капли с головы, Робин нырнула в обжигающе холодную воду, потом подплыла к Джо и он заключил ее в объятия. Они опустились под воду, увидели тускло-зеленый солнечный свет и через несколько секунд вынырнули, с наслаждением
Элен сидела в гостиной Рэндоллов и смотрела, как Майкл разворачивал принесенный ею подарок. Маленькие пухлые ручки нетерпеливо рвали оберточную бумагу. Увидев мячик, завернутый в синюю ткань, малыш засмеялся, побежал в сад и начал гонять подарок по траве.
Сьюзен Рэндолл подняла матросский костюмчик, который он бросил на пол.
— Очень красиво, Элен. Такая замечательная вышивка. — Она аккуратно сложила костюмчик и снова завернула в бумагу. А потом нерешительно сказала: — Элен… Хорошо, что вы пришли именно сегодня.
Девушка сквозь открытую дверь смотрела, как мальчик играет в саду. Миссис Рэндолл села рядом и положила худую, костлявую руку на кисть Элен.
— Помните, я говорила вам, что мы пытаемся продать ферму? Так вот, наконец нашелся покупатель. Художник или что-то в этом роде. Говорит, что устроит в надворных постройках ткацкую и гончарную мастерскую. Подумать только, в нашем старом свинарнике будут лепить горшки!
Элен рассеянно улыбнулась. Майкл сновал между грядками, держа в руке новый мячик. Предвечернее солнце отбрасывало на дорожку пурпурные тени.
— Так что мы завтра уезжаем, Элен. Нет смысла долго ждать. Мебель мы продали вместе с домом, и Сэм уже укладывает вещи в фургон.
Элен наконец встрепенулась и посмотрела на нее:
— Вы уезжаете к золовке?
— Да. Под Линкольн.
Возбуждение и ожидание, вспыхнувшие в глазах Элен, удивили миссис Рэндолл.
— А Майкл?
— Майкл? — Слегка растерянная Сьюзен Рэндолл посмотрела на младшего сынишку, срывавшего настурции и ощипывавшего лепестки. — Майкл легко привыкнет к новому месту. Там ему будет хорошо. Красивый большой сад и никаких отвратительных узких лестниц, как у нас… Меня больше беспокоит Лиззи. Она терпеть не может менять школы.
Элен уставилась на нее и спросила:
— Вы забираете Майкла с собой? В Линкольн?
— Конечно.
Когда миссис Рэндолл посмотрела на Элен, чувство неловкости, которое она испытывала, начиная этот разговор, вернулось снова.
— Я думала… — Элен встала со стула, подошла к дверям и выглянула в сад. — Я думала, что в доме вашей золовки для двух семей не будет места… И вам там не понравится…
— У Сары и Билла нет детей. Сара будет рада, если в доме появятся малыши. А если будет с кем разделить домашние хлопоты, для меня это станет настоящим спасением. Я тут же встану на ноги.
Лицо Элен смертельно побледнело, она начала наматывать локон на палец. Сьюзен Рэндолл подошла ближе и обняла ее:
— Вы будете приезжать к нам в гости, правда, милая? Линкольн не так уж далеко. И Майкл будет рад видеть вас.
В тот вечер Элен устроила костер. Стояла жаркая середина лета, и пожухлые листья, веточки и сучки легко занялись. В небо поднялся голубой дымок.
Записки и дневник матери. Ее собственные куклы и плюшевый мишка. Стихи, которые она писала много лет назад, когда была девочкой, и о которых рассказывала Джеффри Лемону. Теперь Джеффри женат, у него двое детей. Письма, которые писали ей Робин и Майя. Робин была в Испании, а когда Майя приезжала
Белое платье, которое она надевала на конфирмацию. Моментальный снимок маленького Томаса Сьюэлла. Она бросила фотографию в огонь и смотрела, как детское личико съеживается и исчезает в пламени. Шарф Хью, который он однажды оставил на крючке в коридоре дома священника; тогда Элен забрала его и спрятала, испытывая острое чувство вины. Кто-то сказал ей, что Хью умер, но она не помнила, кто. В то время у нее было плохо с головой… Все ее акварели, рассказы и наброски. Элен бросила листки в костер, увидела, что пламя жадно набросилось на бумагу, и начала следить за кружевными хлопьями серого пепла, исчезавшими меж деревьев.
Букетик диких фиалок, когда-то подаренный Адамом Хейхоу и засушенный в Библии. Когда Элен бросила цветы в огонь, они побурели, свернулись и исчезли. Отец прогнал Адама так же, как прогонял всех остальных. Потом она бросила в огонь содержимое нижнего ящика комода. Скатерти, наволочки, полотенца и мешочки с лавандой. Все то, что она собирала, еще когда была совсем девчонкой. Приданое для собственного дома. Теперь она знала, что никогда не выйдет замуж, что у нее никогда не будет своего дома и своих детей. Зубчатые фестоны опалились, сухая лаванда почернела и затрещала. На улице почти совсем стемнело. Элен долго стояла у костра и смотрела, как в жарком, душном воздухе пляшут оранжевые искры. Все, что осталось от ее надежд.
В эту ночь Элен не спала, а стояла на коленях у подоконника и смотрела на сад, залитый лунным светом, на деревню и раскинувшиеся за ней поля. В темноте гвоздики и флоксы казались серыми, а когда занялась заря и длинные лучи рассвета окрасили Болота золотистым, она увидела, что вокруг пусто и одиноко. Элен встала, оделась, спустилась на кухню и занялась церковной почтой. Достала большой ящик с письменными принадлежностями и начала писать. Потом перечитала написанное, не обнаружила в нем никакого смысла, но тем не менее надписала конверты и проштемпелевала их. Все это время Перси лежал у нее на коленях и мурлыкал, а потом сиганул к двери и стал проситься на улицу. Когда в половине седьмого пришла Айви и, жалуясь на больные ноги, нагнулась к плите со спичками и растопкой в руках, Элен начала помогать ей готовить завтрак. Овсянка, бекон, яйца, чай и тосты. Она выпила чашку чая и откусила от тоста несколько кусочков. Потом налила в раковину горячей воды, чтобы мыть посуду, посмотрела вниз и увидела свое отражение. Капли падали с мокрой руки, и ее лицо дробилось на тысячи зыбких кусочков.
В Эли был базарный день. Элен села за стол и попыталась составить список покупок. Попросила у отца денег на хозяйство, встала перед зеркалом и тщательно надела шляпу на нечесаные волосы. Элен понимала, что с ней что-то случилось, что-то ужасное и неуправляемое: дробящее сознание так же, как капли воды, падавшие в раковину, дробили ее отражение. Но она не знала, что с этим делать. Не знала, как снова составить куски в единое целое.
В автобусе от Торп-Фена до Эли она пела про себя. Главным образом, старые церковные гимны и романсы, которые пела у Саммерхейсов. Когда кое-кто из пассажиров смотрел на нее, она широко улыбалась им, и люди отворачивались. Автобус подпрыгивал на узких, пыльных проселках. С каждой стороны дороги от горизонта до горизонта тянулись поля, ручьи и болота. При виде этой пустоты и шири у Элен сдавливало грудь и перехватывало дыхание.