Зимний дом
Шрифт:
Джо подумал, что эти слова могли бы стать их девизом. Его, Робин и, возможно, Фрэнсиса. «Все будет хорошо». Если часто повторять эту фразу, быть может, так оно и будет. Но последнее время в ней звучало эхо отчаяния.
Он лихорадочно искал новую тему для разговора и в конце концов вспомнил про медаль, которую им показала немка.
— Похоже, она ею очень гордилась. Это медаль ее мужа?
Робин покачала головой. Девушка успела взять себя в руки, ее глаза больше не были красными.
— Ее собственная. У нее девять детей, поэтому ее наградили Почетным золотым крестом
В тот вечер они обедали вместе: Кетэ и Рольф Леманы, Джо и Робин. Как только горничная ушла из дома, Робин почувствовала облегчение. Рольф открыл бутылку белого рейнвейна, Джо сел за пианино и начал играть. Потом Рольф отправился на ночное дежурство в больницу, а Джо, сославшись на усталость, ушел в свою комнату. Кетэ проводила его глазами, а потом повернулась к Робин:
— Вы с Джо просто друзья?
Робин кивнула:
— Просто друзья.
— По-моему, вы ему очень дороги.
— Мы знаем друг друга целую вечность. — Она нахмурилась и стала считать годы. — Почти шесть лет.
— Джо говорил, что он фотограф. А чем занимаетесь вы, Робин?
— Сейчас практически ничем. — Сердясь на себя, Робин встала и подошла к окну. — Я много чем занималась, множеством вещей, но всякий раз недолго. Какое-то время работала в канцелярии, но это было очень скучно. Потом писала книгу. А потом… Так, мелочи. Ничего серьезного.
Кетэ закурила еще одну сигарету.
— В общем, душу занять нечем?
— Душу занять нечем, — грустно повторила Робин.
Она посмотрела в окно; солнце садилось, и тихие улицы были раскрашены розовыми, желтыми и красными полосами. В эту минуту Мюнхен казался мирным и безмятежным.
— А чем занимаются ваши родные?
— Отец и брат преподают в школе. И все Саммерхейсы, кроме меня, ужасно любят музыку, искусство и так далее.
В голосе Кетэ прозвучала мягкая насмешка:
— Робин, неужели у вас нет никаких талантов? Неужели нет ничего, что бы вам нравилось?
Робин подумала о клинике, где она часами работала буквально за спасибо. Там она никогда не скучала и никогда не мечтала о том, чтобы поскорее уйти. Она сказала:
— Мне хотелось бы приносить людям пользу. Заниматься делом, которое может что-то изменить. Я думала… — Робин запнулась.
— Так о чем же вы думали?..
— Я думала о карьере врача. — И тут Робин прорвало: она впервые говорила о своей мечте вслух. — Но, наверно, уже поздно, да и в медицинские институты редко принимают женщин, так что…
Кетэ встала и заново наполнила два бокала. А потом села на диван рядом с Робин.
— Робин, послушайте меня. Многие наши друзья уже оставили Германию: это возможно, если у тебя есть профессия и деньги. Мы с Рольфом тоже могли бы эмигрировать. Вы видите, как мы живем. Сто раз думаем, прежде чем вымолвить словечко, все держим в себе. Я очень скучаю по своей работе. Но надеюсь, что рано или поздно все переменится. — Кетэ прижала к сердцу стиснутый кулак. — Я должна верить — вот здесь, — что все переменится. Робин, если вы действительно хотите стать врачом, то просто обязаны стать им. Мне будет очень
Она улыбнулась и подняла бокал.
— Сделайте это за меня, Робин. Уравняйте чаши весов.
Они уехали из Германии через неделю. К тому времени Джо узнал, что Пауль Линдлар умер через три года после женитьбы на Клер Бранкур и что Клер вернулась во Францию.
Ничего другого ему узнать не удалось. Ни адреса, ни следа. Холодным осенним утром они приехали на мюнхенский вокзал, сели в поезд и ни разу не оглянулись.
Осень в Болотах выдалась холодная, дождливая и ветреная. Еще одна семья уехала в город, их скудные пожитки погрузили на телегу, а брошенный сад стал добычей ветра. С крыши дома священника падала черепица, а опоры для гороха были рассыпаны по всему саду.
— Папа, я попрошу Адама пару дней поработать у нас, ладно? — однажды спросила Элен отца за обедом, когда они принялись за пудинг. — Эдди Шелтон уже слишком стар, чтобы лазить по крышам.
Последовало молчание. Отец потянулся за заварным кремом, а потом сказал:
— Элен, надеюсь, ты помнишь и всегда будешь помнить, что Адам Хейхоу тебе не ровня.
Элен посмотрела на него с недоумением:
— Папа, что ты хочешь этим сказать?
Преподобный Фергюсон усердно поливал чернослив заварным кремом. Потом на его губах появилась терпеливая улыбка.
— Только то, что вас часто видят вместе. Элен, я боюсь, что начнутся сплетни. Нет ничего более безвкусного, чем неравный брак.
Выпуклые серо-голубые глаза посмотрели на нее в упор, и Джулиус приложил салфетку к уголку рта. Как всегда, Элен почувствовала себя так, словно он заглянул в глубины ее души. Дружба, которой они с Адамом наслаждались летом, в глазах отца была чем-то грязным, чем-то таким, чего следовало стыдиться. Элен помнила, как ей хотелось положить руку на сильный бронзовый локоть Адама. Помнила, как однажды он назвал ее «любовь моя».
— Скажи мне, Элен, у тебя с ним что-то серьезное?
Она яростно замотала головой:
— Ну что ты, папа. Конечно, нет.
Элен знала, что покраснела; она взяла стакан, но рука дрожала так, что вода выплеснулась на полированную крышку стола.
— Напиши Хейхоу, что у нас есть для него работа.
Преподобный Фергюсон доел чернослив и положил ложку на блюдо в знак того, что Бетти может убирать со стола.
Когда отец сказал «спасибо» и встал из-за стола, Элен вслед за ним пошла в кабинет. Он диктовал, Элен послушно писала, но в глубине ее души бушевал лютый гнев. «Помни, что Адам Хейхоу тебе не ровня», — сказал отец, но она сомневалась в его правоте. Элен не считала себя выше Адама. Он сражался за свою страну, содержал овдовевшую мать, пока та не умерла, и сделал множество красивых и полезных вещей. Элен судорожно вздохнула. А она за всю свою жизнь не сделала ничего. Будущее пугало ее; она с болезненной ясностью видела, что отец подавлял ее малейшее стремление к свободе. Слабость характера превратила ее в затворницу. Матери помогла сбежать от этой удушающей любви только смерть.