Зимний фарс или баллада о бесстрашной Татьяне
Шрифт:
– Моя семья особенная, - вкрадчиво и явно зло ответил на мои мысли собеседник.
– Невесту избирает стихия и венчает стихия. Расставания в принципе нет и быть не может. Ты умрешь вдали от меня, я умру вдали от тебя. Все. Да, мы проверяли!
Кажется, я действительно начала его злить. И пусть.
– Мне неудобно!
Я тоже злиться умею. Не мешок все же, чтоб так обращаться! Откуда мне знать, что они проверяли? Спросила - узнала. Какие претензии?
Муж вздохнул, подкинул меня и прижал к груди. Теперь я ехала в положении ценной ноши.
–
– довольно агрессивно поинтересовался маньяк.
– Лучше!
– в тон ему ответила я.
На мгновение плотно сжатых губ коснулась улыбка. Я растерялась и даже немного залюбовалась.
– С характером козявка, - ласково пробормотал он, испортив все впечатление от улыбки.
– Татьяна, значит.
– Вот, - осознала я.
– Тебя-то как звать?
– Мороз.
– Дед?
– удивилась я.
– Почему дед?
– озадачился он.
– Потому что Мороз.
На мой взгляд это было всеобъемлющее объяснение, но, полагаю, только на мой.
– Что это за ряженый старец?
– не понял маньяк.
– Ты что и мои фантазии видишь?
– Я все вижу, но большую часть не понимаю. У тебя в голове жуть что творится.
– Вот и славно, - пробормотала я. После ряженого старца мысли посетил кадр из порно-фильма. Мало ли, примет как руководство к действию.
– Я воплощение стихии, - пояснил Мороз.
– И ты теперь половина меня. Мы пришли.
Я оторвалась от созерцания гладко выбритого, мужественного подбородка и взглянула туда, куда кивком головы повелели.
Мечта интроверта - иначе бревенчатый одноэтажный дом посреди зимнего соснового леса называть бы я не стала. Сугробы по самые окна и тишина. Гробовая.
– Там еще речка есть, - не обиделся Мороз.
2
А поутру они вставали, кругом помятая трава...
Я прохрипела проклятие и открыла глаза. Пила в таких количествах я крайне редко, но, когда пила, потом после сна зеркало мне показывало забавную отекшую физиономию. Опухоль со временем научилась чувствовать не прибегая к отражающим поверхностям. К чему я это? А к тому, что стресс был, алкоголь был, а опухоли нет. Непривычное ощущение отбило желание нежиться в кровати. Я зевнула, почесала локоть и села.
– С добрым утром, - сердито пробасил незнакомый мужик откуда-то сбоку. Я завизжала и приняла боевую стойку. Приняла, как сумела. А потом снова завизжала, потому что мужик был полуголый, кровать была не моя и комната тоже. А еще я тоже была полуголая. Пришлось в спешке натягивать на грудь одеяло.
– Замечательно!
– Моська подозрительного субъекта приобрела выражение унылой обреченности.
– Только этого мне не хватало.
Он встал, резко распахнул окно, впустил в комнату морозный воздух с улицы и начал бормотать какую-то тарабарщину на непонятном языке. И как только он начал бормотать, я начала вспоминать. Про снеговика, про обмен, про свое идиотское подтверждение, что жизнью своей недовольна, которое сошло за согласие на обмен, про одинокий дом в лесу. Плотный ужин вкусный
– Ты поела и уснула за столом. До кровати я тебя сам нес, и раздевал, к слову, тоже сам.
Я собралась было возмутиться, но не успела.
– А кто мне велел раздеть, как думаешь?
– огрызнулся Мороз.
Я поперхнулась и прикусила губу. Вот это память могла бы не выкидывать из недр наружу. Лежала на кровати, сытая, согретая, довольная, и только неудобный балахон оригинальной супруги жутко мешал. Ткань была жесткая, и от нее все чесалось, но шевелиться было лень, поэтому я просто представила, что он с меня стягивает эту мерзость, закутывает в одеялко, и я засыпаю, словно невинное дитя. Так и сложилось.
– Что-то я не очень понимаю...
– Чего не понимаешь?
– Мороз встал и вышел в соседнюю комнату. Я отвлеклась на движения сексуальных мужских ягодиц под тканью брюк, поэтому ответила не сразу.
– Многого. Что братья твои в бане были, и вы все воплощение разных стихий - это я помню. Ты вчера рассказывал. Что для ритуала Любомире место единения вашей общей силы понадобилось, тоже помню. Теперь про нее расскажи.
Я слезла с кровати, укуталась в одеяло и пошлепала босыми ногами следом за хозяином хаты. С хмурым выражением лица он вытаскивал из печи вкуснейшего вида пирог.
– Нечего рассказывать. Ты все равно на нее лицом разве только похожа.
Я недовольно вздохнула. Можно подумать, мой интерес как-то связан со сравнением.
– Так бы сразу и сказала. Стать избранницей стихии по ту сторону хребта считается проклятием, - Мороз пожал плечами.
– Никакой род не желает дочерям такой участи. Стихия обычно это учитывает и избирает деву со светлым, чистым разумом, не обремененным предрассудками. Добрых, веселых, нежных, умных, верных.
Чем дальше он говорил, тем тоскливее звучал его голос.
– Мы с братьями не можем позволить себе обычных жизненных горестей и радостей. Каждая наша мысль, каждое движение, каждая эмоция отражается в поведении стихии. Мы живем отшельниками и следим за равновесием. Любомира оказалась не такая. Единственная, любимая дочь. Гордая, высокомерная, жестокая. В реке ее деяния сомнительные часто отражались. Родители отправили ее ко мне, когда она угасать начала. И то отправили с проклятиями на весь мой род. Теперь понимаю, что спланировали все заранее. Она сама не смогла бы. Тебе жизнь испортила. Как куклу взамен себя подсунула.
Он произнес это с таким неподдельным унынием, что у меня сердце защемило. Маньяк больше не походил на маньяка. Передо мной предстал одинокий, обиженный человек. Все у него в жизни шло не так и не туда, и он ничего сделать не мог, потому что права не имел. Про зависимость стихии от персонификации я накануне не только наслушалась, но и была свидетелем. Он когда меня в дом заносил, мизинцем двинулся о порог - вьюга на улице поднялась такая, что мрак!
Все это было чертовски похоже на мои собственные беды.