Зимний излом. Том 2. Яд минувшего Ч.2
Шрифт:
– Очень не хочу, – подтвердил Робер. – Вы правы, постарайтесь уладить дело так, чтобы Ричард отправился к регенту.
– У монсеньора будут поручения к Повелителю Волн?
– Письма нам не нужны, а на словах передайте, что я сожалею о прошлом непонимании. Нужно договориться об условных знаках, это нам еще пригодится. Полагаю, все, что нужно, уже написал Алва. Я видел его в Багерлее только раз, говорить мы не могли, но он дал понять, что врагом меня не считает, и посоветовал искать помощи на севере.
– Мы обо всем договоримся. – Карваль только что не облизнулся. – Регент должен знать, что мы его союзники, но помочь он не сможет. Таракан
– Мы поговорим об этом, когда вы вернетесь, – улыбнулся Робер. – Есть север и север… Алва напомнил мне об олене.
– Савиньяк? – навострил уши маленький генерал. – А вы выезжаете в Надор. Как удачно!
– Очень удачно, – согласился Эпинэ. – Но пока меня не будет, все ляжет на вас и кардинала. Вместе у вас около четырех тысяч, не забывайте, что у… Альдо Ракана втрое больше. Вы сохраните порядок в городе и жизнь его высокопреосвященству?
– Разумеется. – Никола казался удивленным. – Монсеньор может не беспокоиться. В полдень мы выезжаем, но сперва я должен доложить об одном неожиданном обстоятельстве.
– Это срочно?
– Не очень. – Маленький генерал как-то странно улыбнулся. – Но вы должны знать.
– Расскажете по дороге, – улыбнулся Робер. – Я вас провожу. Хочется проехаться. Душно, да и Дракко застоялся.
– Но, монсеньор, – нахмурился Карваль, – за городом поднимается ветер, а после лихорадки…
– Я не маркиз Габайру, – отмахнулся Эпинэ. – Из меня песок не сыпется. И потом, после всей этой мерзости хочется отдышаться.
Жабы предсказывают дождь, а Луиза Арамона с детства чуяла домашние ненастья. Сестры и прислуга еще ничего не замечали, а маленькая «Улиза» притихала, стараясь не попасться маменьке на глаза. Если же ожидание становилось невыносимым, девочка хлопала дверью или била посуду, вызывая громы и молнии на свою головенку. В замужестве госпожа Арамона поджатым губам и ледяному голосу предпочитала честные скандалы, но не колотить же вдову великого Эгмонта скалкой, как бы того ни хотелось. Герцогинь принято травить, в крайнем случае пырять стилетом, но не таскать за патлы, а жаль. Синяки и царапины порой могут вразумить, смерть – никогда. Госпожа Арамона обреченно набросила на плечи самую безобразную из прихваченных в Надор шалей, обозвала себя дурой, взяла свечу и протиснулась в потайной ход.
Женщина сама не понимала, за какими кошками лезет куда не просят, но отступиться, не поговорив с Мирабеллой, не могла. Застать святую вдову в одиночестве можно было только во время молитвы, и Луиза рискнула, благо древние Окделлы, ставя спасение душ превыше спасения тел, предоставили капитанше дорогу к храму. Правда, крутую, пыльную и темную.
Луиза спускалась медленно, светя себе под ноги и стараясь наступать туда, где Эйвон уже потревожил вековой прах. Граф проходил этой дорогой чуть ли ни каждую ночь, и все равно его следы были припорошены бурой пылью и мертвыми серыми бабочками. Моль вдохновенно дохла по всему замку, но в жилых комнатах хотя бы подметали, а здесь было некому, разве что постарался бы сам Ларак. Дабы оберечь прекрасные ножки возлюбленной. Капитанша представила грустного графа с метлой, фыркнула и едва не выронила свечу. С возлюбленного сталось бы завалить лестницу анемонами, буде он до них дорвался, но не подмести. И потом, откуда бедняге знать, что прекрасная дама собралась вправлять мозги грозной кузине? Вообще-то самым разумным было приурочить разговор к
Последние усыпанные дохлой молью ступени остались позади. Дорогу перегородила низенькая, украшенная изображением свечи дверца. На свечу следовало нажать, что госпожа Арамона и проделала. Раздался тихий щелчок, Луиза недолго думая толкнула дверь, и та без скрипа – Эйвон озаботился – отворилась. Капитанша стряхнула фамильную пыль Окделлов и шагнула в полутемную церковь.
Возвышавшаяся над передней скамьей серая фигура не пошевелилась, надо полагать, была поглощена размышлениями. Разумеется, благочестивыми. И что с ней, такой, прикажете делать? Мирабелла набила себя ненавистью, как рыбой, только ненависть впрок не запасают. Протухнет и провоняет весь дом, что и случилось.
Госпожа Арамона прислонилась к стене, разглядывая герцогиню и поражаясь собственной глупости. Это ж надо додуматься, пролезть в фамильный храм и отвлечь вдову великого Эгмонта от молитв ради такой мелочи, как дочь! Можно было отступить, шагнуть в спасительную пыль и вернуться к себе, позабыв о данном под собачий вой обете. Мирабелла ничего не заметит и никого не простит…
Луиза расправила шаль и быстро пошла вперед. Женщина, если существо в сером было женщиной, по-прежнему ничего не слышала. Вдова капитана плюхнулась на скамью рядом с герцогиней и громко объявила:
– Эрэа, меня тоже выдали замуж за негодяя, который меня не любил и не собирался этого делать, но это не повод мстить собственным детям.
Мирабелла дернулась всем телом, видимо вздрогнула, и обернулась.
– Убирайтесь, – святая вдова не была многословна, – немедленно!
В ответ на такое капитанша из Кошоне подбоченилась бы и проорала: «Дура малохольная». Придворная дама ее величества Катарины спокойно поправила шаль:
– Я уйду не раньше, чем исполню свой долг перед Айрис и теми, кто вверил ее моим заботам. Вам, сударыня, придется меня выслушать. Если не сейчас, то за общим столом.
Лицо герцогини исказилось, словно у нее разом заболели все зубы и живот в придачу. А нечего почивших от старости коров жрать!.. Руки капитанши так и норовили упереться в бока, и Луиза скрестила их на груди, не отрывая взгляда от собеседницы. Мирабелла стиснула молитвенник:
– Из уважения к вашим покровителям я вас выслушаю, – объявила она, – но не злоупотребляйте моим терпением.
– Это вы злоупотребляете терпением Создателя, – отрезала Луиза. – Он нам заповедовал прощение и любовь. Наш Создатель, наш отец никогда не отвернется от нас, а мы предаем Его, ненавидя и осуждая тех, кого не осудил Он. Он сотворил нас всех. Мы равны в глазах Его, среди нас не может быть судей и осужденных, нет эориев и простолюдинов, только братья и сестры.
Осудивший ближнего своего в сердце своем отказывает Создателю в праве любить и прощать, а значит, ненавидит Его. Тот же, кто утверждает, что Создателю ненавистны дети Его, – враг Ему…
– Ересь! – взвизгнула герцогиня. – Олларианская ересь!..
– Нет, – неожиданно спокойно произнесла Луиза, сама не понимая, как умудрилась все это запомнить. – Это не ересь, это проповедь епископа Оноре. Святого Оноре, как решил минувшей осенью конклав. А вот о суде и непростимых грехах кричал олларианец. Епископ Авнир. Он сгорел заживо во время Октавианской ночи. Эрэа Мирабелла, если вы и впрямь веруете, вы не должны ненавидеть. Подумайте о детях… Лишая их любви и радости, вы совершаете страшный грех!