Зимний Мальчик
Шрифт:
— Легко.
Сейф стоял в кабинете, в хитром книжном шкафу. Книжные полки проворачивались, открывая капитальную стену, в которую был вмонтирован солидный немецкий несгораемый шкаф, в просторечии сейф.
Замок и в самом деле открылся легко: дедушка смазывал его лучшим машинным маслом: капнуть одну каплю, и довольно. Два раза в год, восьмого марта и первого сентября. Теперь это моя забота.
В сейфе лежали две кожаные, но потертые папки, с дедушкиными и бабушкиными документами, ещё шесть папок договоров на важные заказы (договоры на заказы попроще занимали явную
В отдельной, уже предназначенной мне папке, новенькой, пахнущей кожей, сберегательные книжки и три конверта с наличностью. В первом, красном конверте — на содержание дома и «ЗИМа», во втором, обычном почтовом, что по девять копеек пара, на жизнь до дня рождения, и в третьем, приятного сиреневого цвета — «на „студенческую экипировку“», — так было выведено дедушкой на конверте.
Но всё это папеньку не интересовало.
— А где…
— Где украшения?
— Ну… Да, наши семейные.
— В укромном месте. Дедушка сказал, что глупо держать их в сейфе, который опытному медвежатнику — как баночка монпасье гимназистке. Лакомство. А зачем тебе украшения?
— Да знаешь, свадебные подарки принято дарить молодой жене…
— Ага, ага. Я тоже так подумал, открыл ящичек, хотел маменьке к новой свадьбе подарок сделать. А в ящике письмо дедушки, в котором он говорит, что, захоти он что-нибудь маменьке подарить, он и подарил бы. А раз нет, то, значит, и не нужно.
— Тут он, пожалуй, прав…
— Но то же самое он написал и о тебе. Мол, если он оставил наследство мне, а не тебе, на то есть причины.
— Значит, если я буду умирать с голода, то…
— Нет, папенька, не передергивай. Вон, видишь деньги? Бери, сколько надо, если умираешь с голоду.
— Но…
— Если тебе будет легче, скажу, что дедушка взял с меня слово до тридцати лет к ним вообще не прикасаться. К украшениям. Только в случае войны.
— Войны?
— Ну да. Мировой или гражданской.
— Дедушка был старенький, и немножко чудил. Какая война, тем более гражданская?
— Тем лучше. Украшения не молоко, не прокиснут. Но я приготовил свой подарок. Тебе и твоей новой жене. И маменьке тож.
— Да? — папенька словно лимон жевал. — Кантату сочинил?
— Оперу.
— Эк тебя разобрало, — совсем разочарованно сказал папенька. — Поди, месяц трудился?
— Почти, — согласился я. — Маменьке понравилось.
— Ты и маменьке послал уже?
— Ну да.
— И что говорит мама?
— Что театр будет ставить.
— Какой?
— Большой, естественно.
— Это она так решила?
— Она. И тётя Галя.
— Вот как? Галина Леонидовна?
— Галина Леонидовна.
— Она и в операх разбирается?
— Маменька и ещё несколько артистов устроили маленькое представление. Тёте Гале очень понравилось. И другим. Решили, что поставят к декабрю. Край — к февралю.
— О чем опера-то?
— О наших солдатах, десантниках. И о врагах, как без них. На Малой
— И что делает Политрук?
— Руководит и вдохновляет. А когда лейтенанта убили, берёт винтовку и идет за Снайпером Смерть.
— Вот так на сцене?
— Зачем на сцене? Просто, возвращаясь, вешает винтовку на стену, и всем всё становится ясно. Если герой вешает на стену ружьё, значит, злодей повержен, так, кажется, записано в Правилах Сцены.
— И ты все это сам сочинил?
— Нет, конечно. Моё — это музыка. А либретто писала Ольга.
— Какая такая Ольга?
— Известно, какая. Стельбова.
— Представляю себе!
— А ты не представляй. Вот опера, играй, пой, слушай. Мне кажется, стихи отличные.
— А музыка?
— Вот ты и оцени. С Аней. Пардон, с Анной Петровной.
— И что по поводу ваших трудов говорит Андрей Николаевич?
— Ты и спросишь. Споешь малым составом, покажешь товар лицом, и спросишь, — и я дал папеньке портфель с партитурой. Оперы в папках давать — плохая примета. В портфелях оно лучше выходит.
Уехал папенька на «Волге» сам. Я больше не живу ни на два дома, ни на две машины. Анна, уверен, с большим удовольствием сядет за руль. Только возить будет себя. Впрочем, не моё дело.
Главное — украшения я отстоял. Украшений этих у дедушки с бабушкой было немного, но самого лучшего качества. Частью от прадедушки, а частью куплено после войны у возвращавшихся из Германии победителей. Сегодня, по мнению дедушки, они тянут на огромные деньги. Деньжищи! Золотом, конечно. А так как золотых рублей давно нет и не предвидится, то продавать их грех. Пусть полежат, покуда рубль снова не станет золотым. Бумажных рублей мне хватает. Если считать въедливо, до копеечки, как дедушка, то за месяц у меня ушло шестьдесят четыре рубля, включая полный бак «ЗИМа». Помогло то, что и кладовки в доме не пустые, и одежда есть, и ремонт дедушка дал дому в позапрошлом году основательный, но и без того, похоже, мотовство — не мой порок. Вряд ли. Однако отдавать Ане бабушкино колечко с бриллиантом в шесть карат неразумно. Аня ведь колечком не ограничится, будет требовать всю шкатулку. Вот тут-то медвежатники и придут. Или ещё кто пострашнее. А так если что-то и пообещал юной жене папенька, так это от восторга чувств привравши. Люди искусства, они такие. Ничего. Купит в «Рубине» сообразно средствам.
Позвонила Ольга. Мы с ней и с Бочаровой в одной группе оказались. В первой. Причуды деканата, сказала она. В первую группу собрали тех, у кого самый высокий балл. Посмотреть, что получится.
В пятницу с утра в колхоз едем. На уборку сахарной свеклы. Даешь стране чернозёмский урожай! Сахар люди любят.
— Ты только не вздумай на «ЗИМе» туда ехать. Тридцать км электричкой и пятнадцать на грузовиках по грунтовке, а грунтовка там только в сушь грунтовка, а дождь пойдет — ловушка для фашиста.