Зимний Мальчик
Шрифт:
Я попробовал. Бледная, едва видимая доска. Никакого анализа. А если представить — каким ходом белых лучше всего начать партию? И побежали строчки, е4, d4, c4, Кf3 Без явного преимущества какого-либо из ходов. Общеизвестный факт шахматной науки.
А выключить можно? Легко.
Я сидел на скамейке фонтанного сквера. Журчание воды гипнотизировало. Самоанализ по Дмитриенкову. Есть такая книга, профессора Дмитриенкова, «Как убедиться в здравости собственного рассудка», одна тысяча двадцать третьего года издания. Бабушкина. Бабушка была хирургом, но в хирургической
Если исключить невозможное, то остаток, как бы маловероятным он не казался, и есть искомое. То есть либо я просто сошёл с ума, либо произошла визуализация мыслительного процесса. Переход количества в качество. Прежде поэты, художники, композиторы считали, что их посещает муза и одаряет музыкой, стихами, картинами. Вот берет, и диктует «Я помню чудное мгновение…» Мы-то думаем, что поэты для красного словца так говорили, метафоричное сознание. А на самом деле Бетховен в тишине слышал музыку, а Булгаков видел спектакль. На самом деле! Оставалось только на бумагу записать. То есть, с позиции материализма, муза есть субъективное воплощение объективных процессов, а именно — мышление в доступной субъекту форме.
Впрочем, музыку и я слышу. С тех пор как себя помню, лет с трех. А теперь, стало быть, и шахматы стали являться. Но я, в отличие от людей прошлого века, в языческих божков не верю, вот мне и явилась электронно-вычислительная машина. Всякому времени свой образ, на дворе прогресс и печатный пресс. Раньше просто тупо считал за доской — если я так, то противник этак, я тогда пойду этой фигурой, а он той. А сегодня это оформилось в образ ЭВМ. Возможно, в кристаллизации образа сыграла роль книжка Ботвинника, что я вчера читал.
То есть я теперь мыслю иначе. А вот лучше ли — вопрос. И если лучше — то насколько.
Жизнь покажет, опыт есть лучшая основа для теоретических построений.
Значит, так: буду считать, что у меня просто качественный скачок способностей, специфических по форме и шахматных по содержанию. А вот куда скачок, вперед, вбок или вовсе в кусты, будет видно по ходу событий. Вывод: о видениях молчать, продолжать жить обычной жизнь.
И я продолжил. Пошёл на городскую квартиру.
Идти недалеко, от фонтанного сквера пять минут. Хороший дом, даже очень хороший. Живут заслуженные люди — генералы, советские и партийные деятели, сливки творческой интеллигенции. Областного масштаба, понятно. В вестибюле вахтер, которого творческая интеллигенция зовёт консьержем.
Я кивнул Павлу Сергеевичу, забрал почту и поднялся наверх, на третий этаж. Давненько живу исключительно на даче, даже интересно, изменилось ли что в доме.
Изменилось. Это я понял с порога. Запах духов. Не сильный, но и не сказать, чтобы слабый. Не маменькиных духов, конечно. Анны.
Анна — хористка из оперного театра. Юная и талантливая. Настолько юная и настолько талантливая, что весной
Я прошёл на кухню, заглянул в холодильник. Пусто. Только в морозилке сиротливая пачка пельменей. И горчица, свежая, ещё не открытая баночка. Второй намёк: мне здесь не рады. Сейчас-то папенька с Анной далеко, в Свердловске, на гастролях. Ну, а к его возвращению горчица должна быть съедена.
Я поставил кастрюлю на огонь и, в ожидании кипения, представил: папенька позавчера поехал ко мне, в Сосновку, и попросил Анну перед отъездом подготовить квартиру на время гастролей. Ну там в холодильнике прибраться и подобное. Вот Анна и подготовила.
Собственно, почему нет? Родители разъехались давно, что ж, папеньке теперь и не жить? Да вот хоть и с Анной? У меня-то теперь свой дом. Но могли бы и предупредить, а то ведь я зашел бы запросто, неловкость бы случилась.
А не о чем предупреждать, всё только-только налаживается.
В гостиной на столике конверт, а рядом лист бумаги. Письмо от маменьки. Папеньке. Коротенькое. Пока пельмени плавали в кипятке, я его три раза прочитал. Маменька в шутливом тоне сообщает папеньке, что на днях выходит замуж за Марцинкевича, и потому он (папенька, а не Марцинкевич), может считать себя совершенно свободным.
Обо мне ни слова.
Ну, тогда да. Тогда мизансцена понятна. Всё на месте — горчица, пельмени, открытое письмо и запах духов. Папенька явно берёт курс на режиссуру.
Странная какая-то горчица. Солёная.
В моей комнате пока без перемен. Ни загадочных знаков, ни таинственных предметов, ни запахов.
Однако проснулся я бодрым, полным сил. Пельмени тому причиной, или иное, а только к институту я подошёл с песней в душе.
У вывешенных списков толпились и поступающие, и родители. Пришлось потолкаться.
Ага, вот он я! Ну, ура, что ли. Поискал подробности. Нашел объявления, что подробности будут в понедельник, 24 июля. Выдача документов, распределение по группам и прочее. Интересно, что такое «прочее». Хотя и не очень интересно.
Оглянулся. Ни Бочаровой, ни Стельбовой не видно, а остальных я не знаю.
Получается, нужно поесть и пойти в кино.
Поел я в столовой от железной дороги, очевидно хорошей, поскольку даже в субботний день она не пустовала. А теперь — кино! Я ж целый год в кино не ходил, всё учился, учился и учился.
Фильм выбрал давеча, по газете. «Корона Российской Империи». Две серии! Пока доехал до кинотеатра, пока отстоял очередь за билетами, уже и полдень. Но серии куцые, и я после кино успел зайти в кафе. Крепкий чай и пирожное — необременительно для желудка и полезно для умственной работы. Пока заряжался, думал о фильме. Эк куда занесло героев — вся великолепная четверка работает в ЧеКа! А вот Париж не глянулся. Вроде райцентра средней величины. И ресторан плохонький. Зато Ролан Быков с золотыми часами хорош. Будто Ленин в «Кремлевских курантах».