Зимний Мальчик
Шрифт:
— Они не мои. Они гуляют сами по себе. Нет, не говорил. А нужно было?
— Нет, нет. Да и не о чем теперь говорить. Я пойду.
— Погоди, я тебя выслушал, уважил, теперь уважь меня. Садись к столу, поешь, отдохни. А то уйдешь — тут-то вопросы и начнутся. Чего не узнают, то додумают. Садись-садись.
Уговорил, конечно. Голодного уговорить легко.
Пока я разговаривал с Шишикиным, Вера Борисовна накрыла и Игнату. Пришлось сходить в кладовую, взять бутылку «Чёрного доктора» и бутылку «боржоми». Вот ведь как получилось удачно, что заглянул
Мы ели, пили, веселились, девочки расшалились до того, что начали петь, я на «Блютнере» им подыгрывал, в общем, отпраздновали.
— А что празднуем-то? — спросил Шишикин.
— Наш Чижик с сегодняшнего дня динамовец! А завтра улетает в Омск на первенство России! За золотом!
— За золотом — это хорошо. А серебро, стало быть, не возьмешь?
— Я бы взял и серебро. Но мне нужно золото, — ответил я.
— Если Чижик говорит «золото», значит, так оно и будет, — сказала Лиса. — Он у нас ясновидец, Чижик. Еще со вступительных экзаменов.
— Тогда, может, расскажешь, что нас ждет, в будущем? Лет этак через тридцать?
— А ты точно хочешь это знать? — спросил я.
— Почему бы и не знать? — но Шишикин, похоже, задумался. — А, пусть!
— Я тебя предупредил.
За столом стало тихо.
— Итак, две тысячи второй год. Ты, Шишикин, выходишь из машины… Хорошей машины, Бэ Эм Вэ. Вместе с тобой… погоди, сейчас… мулатка, да, мулатка. Стройная, высокая, выше тебя. И пара детишек, лет пяти и трех. Оба мулатики. И на тебя похожи. А позади телебашня, такая, знаешь… Ну конечно, это Берлин. Вид у тебя вполне довольный. Потому, брат Игнат, учи-ка ты немецкий, и хорошо учи.
— А я? — спросила Лиса.
— Ты… Ты стоишь на трибуне… К тебе обращаются «Госпожа посол». А, вижу, ты открываешь дни российской культуры в… точно, в Сиднее. Сиднейскую оперу не спутаешь.
— Значит, её, наконец, достроили, — заключила Бочарова. — А почему российской, а не советской?
— Не знаю. Всю советскую культуру Австралия, пожалуй, не осилит. Потому и частями. Российскую, эстонскую, туркменскую… Не знаю.
— А мне, Чижик, ничего не говори, — сказала Ольга. — Не люблю подгонять задачу под ответ. Шутки шутками, а вдруг ты и в самом деле провидец?
Мы ещё посидели, всё допили, всё доели, и стали собираться. Ольга с Надеждой возвращались в город: сессия надвигалась, и заниматься лучше в городе, особенно анатомией. Как без анатомички?
Я сложил их чемоданы и сумки в багажник, и мы тронулись. Шишикин со мной спереди, Лиса и Пантера на пассажирском диване.
Сначала завезли Бочарову. Потом Стельбову. У дверей я сказал Ольге:
— Шутки шутками, а нас выдвинули на премию Ленинского Комсомола. Сведения из надежных источников.
— Ясновидец ты наш, — сказала Ольга, забрала чемодан и ушла.
Шишикина я довез до общежития, хотя он и норовил вылезти у трамвайной остановки.
— А почему мулатка? — не удержался он.
— Это ты у себя спрашивай. Что увидел, то и сказал. Симпатичная, если хочешь
И уехал. Вечер в мае долгий, неспешный, так же неспешно ехал и я.
С Шишикиным, я думаю, было так: Нина Гуриели предпочла а) выбрать Вахтанга, благополучного грузина б) быть послушной дочкой уважаемых родителей с) остаться жить в Тбилиси, а не отправляться в далекий Черноземск. Порознь или все три предпочтения вместе. Но поначалу то ли из романтических, то ли из каких других чувств выдумала историю о том, что готова выйти за Игната. В надежде, что у Игната не окажется денег на свадьбу-женитьбу. Тогда бы вся ромеоджульеттовская вина легла на Шишикина, а она, по Пушкину, «другому отдана и будет век ему верна».
Ну, а теперь… Что теперь? Теперь Шишикин винить себя не будет, и это уже хорошо. Вернул деньги полностью и сразу — тоже хорошо для самооценки. Ну, и, думаю, ещё упорнее будет вгрызаться в науку. Не отвлекаясь на Нину. А то привез бы сюда грузинскую девушку, в бедность, в неустрой, на многие годы… Даже подумать грустно.
А ужин на фарфоре и серебре, в смокинге и с красавицами задаст Шишикину стартовое ускорение. Он захочет сам жить так же, и даже лучше. И будет стараться.
Хотя все эти догадки несерьезны. Да ведь в том и прелесть догадок.
А Берлин, что Берлин. Быть может, к две тысячи второму году ГДР войдёт в состав Советских Социалистических Республик. Или даже Коммунистических Республик. Вместе с Эфиопией.
Мдя…
Когда я вернулся домой, Вера Борисовна уже прибрала, посуду вымыла и вернула в буфет, а сама ушла к себе. Живет она недалеко, минут десять неспешной ходьбы. А где мои полчаса, прописанные профессором Петровой?
И я погулял. Невысоко и недалеко. А потом отжался, принял душ, подышал на балкончике и лёг спать.
Ночью же сны мои темны и угрюмы. Большей частью. Вот и в эту ночь я метался по аэропорту в поисках терминала, с которого будет отправляться рейс на Омск. И аэропорт небольшой, и множество светящихся надписей загораются и гаснут, да вот беда — это иероглифы. Китайское письмо. Неужели я в Китае? Что я в нём забыл? Кругом славянские лица, но, в ответ на мои вопросы все улыбаются, складывают ладошками друг к другу руки, снова улыбаются, кланяются, опять улыбаются и говорят сладкими голосами «моя твоя не понимая». А время идёт, и я совершенно уверен: не улечу в Омск сейчас — останусь в Китае навсегда.
А навсегда оставаться в Китае не хочется, хотя все, находящиеся в аэропорту, выглядят довольными и счастливыми. И я знаю: останусь и тоже буду довольным и счастливым. Но отчего-то боюсь этого пуще смерти.
Наконец, вижу стрелку на стене и надпись «На Омск!!!»
Бегу, но очевидно, что бегу по кругу, всё время на глаза попадается эта стрелка.
Так, никуда и не добежав, открыл глаза. Без десяти три пополуночи. Это я удачно проснулся.
Поднялся в мезонин, вышел на балкон. Небо звездное, погода лётная, так чего же я волнуюсь? Доберусь я до города Омска, доберусь.