Зимний Рынок

Гибсон Уильям

Помните, в «Королях сна» есть один эпизод — вы ночью на мотоцикле, никакого света, да он вам и не нужен — вы просто знаете, что рядом обрыв и под ним море, вы несётесь в конусе тишины — грохот мотоцикла просто не поспевает за вами, он остается позади. Всё остаётся позади… В «Королях» это всего лишь миг, но это одно из тех мгновений, что никогда не забываются среди тысяч других, вы возвращаетесь к ним, вы навсегда загоняете их в свой «словарь ощущений». Восхищение. Свобода. Смерть. Прямо здесь, здесь, сейчас,

по лезвию, в вечность.

Ну а мне досталась версия для больших мальчиков, на меня это вывалили в спрессованном, необработанном, неурезанном виде — просто взорвали перенасыщенную нищетой, одиночеством и безвестностью пустоту. Это была Лайза, её в спешке вываленные желания и амбиции. Вид изнутри.

Наверное, это заняло не больше четырёх секунд.

И она, конечно же, победила.

Я сдёрнул троды и невидящими от слёз глазами упёрся в постеры на стене. Я не мог смотреть на неё. Я услышал, как она выдернула оптоволоконку. Я услышал скрип экзоскелета, поднимавшего её с футона. Я услышал его застенчивое пощёлкивание, когда он повёл её на кухню за стаканом воды.

И вот тогда я заплакал.

Рубин вставляет тонкий щуп в брюшко того роликового «тяни-толкайчика» и сквозь увеличительное стекло разглядывает микросхему, подсвечивая себе крохотными фонариками, закреплёнными на висках.

— Ну и? Тебя зацепило, — он пожимает плечами и поднимает глаза. Уже темно и два узких лучика бьют мне в лицо, в ангаре холодно и сыро, откуда-то снаружи доносится вой предупреждающей о тумане сирены. — Ну и?

Теперь моя очередь пожимать плечами:

— Я просто… Мне, вроде бы как, ничего больше и не оставалось…

Лучики вновь опускаются в электронные потроха сломанной игрушки.

— Тогда всё нормально. Всё ты правильно сделал. Я имею в виду — она сама хотела стать тем, чем стала. И к тому, что она сейчас оказалась там, ты причастен не больше чем этот твой монтажный пульт. Если бы она не нашла тебя — нашла бы кого-нибудь другого…

Я договорился с Барри, нашим главным редактором, и получил двадцать минут, начиная с пяти ноль-ноль. Холодным сентябрьским утром Лайза пришла и шарахнула по мне тем же самым, но на этот раз я был готов, прикрылся всеми этими фильтрами, брэйн-картами — так что мне не пришлось переживать это всё заново. Две недели, выкраивая минуты в редакторской, я монтировал то, что она вывалила, в нечто, что можно прокрутить Максу Беллу, владельцу студии.

Белл не особо обрадовался, точней, совсем не обрадовался, когда я объяснил что принёс. С редакторами, пытающимися разрабатывать собственные проекты, обычно одни проблемы. Почти каждый редактор время от времени вдруг решает, что «открыл» наконец-то новую звезду — и начинается бессмысленная трата времени и денег. Так что, когда я закончил говорить, он только кивнул, затем почесал нос кончиком своего красного фломастера:

— Ну-ну. Понял. Самый крутой хит с тех пор как рыбы отрастили ноги. Так?

Но он всё-таки запустил сведённую мной демо-версию. Дека «Браун» уже выщелкнула её, а Белл продолжал сидеть с побелевшим

лицом, упёршись взглядом в стену.

— Макс.

— А?

— Ну и что ты думаешь?

— Думаю? Я… Как, ты сказал, её зовут? — он моргнул. — Лайза? С кем, говоришь, она подписала?

— Лайза. Ни с кем. Она ещё ни с кем ничего не подписала.

— О Господи… — он всё ещё не мог придти в себя.

— Знаешь, как я её нашёл? — спрашивает Рубин, шаря по мятым картонным коробкам в поисках тумблера.

Коробки заполнены тщательно отсортированным гоми: литиевые батарейки, танталовые конденсаторы, штекеры, разделочные доски, лента для ограждений, феррорезонансные трансформаторы, мотки проволоки… В одной коробке — сотни оторванных головок кукол Барби, в другой — похожие на клешни космического скафандра промышленные бронеперчатки для особо опасных работ. Свет заливает ангар и нечто из мятой разрисованной жести, эдакий богомол в духе Кандинского, поворачивает свою крошечную, с мяч для гольфа, головку в направлении самой яркой лампы.

— Я мотался по Грэнвилу, смотрел гоми, выезжаю на какую-то аллею, гляжу — сидит. Заметил скелет, да и вообще она выглядела не очень, ну и спросил — как она. Не отвечает, даже глаза закрыла. Ну, думаю, значит не моё собачье дело. Часа через четыре еду обратно, а она так и не пошевелилась. — Слушай, — говорю, — милая, можёт в твоей железяке что барахлит? Так я могу помочь, — Молчит, — Давно здесь сидишь? — Молчит. Ну я и уехал.

Он подходит к своему верстаку и поглаживает пальцем лапку жестяного богомола. За верстаком, на разбухших и покорёженных листах фанеры, развешаны пассатижи, отвертки, пистолеты с клейкой лентой, ржавая воздушка «Дэйзи», обжимки, щипцы, щупы-тестеры, паяльные лампы, карманные осциллоскопы — кажется, что здесь висят все изобретённые человечеством инструменты, причём висят они безо всякой видимой системы, но я ещё ни разу не видел, чтобы Рубин ошибся, протянув руку.

— В общем, я вернулся, — продолжает он, — Где-то через час. Она к тому времени уже полностью оттрубилась, так что я просто повернул её спиной к себе и прозвонил экзоскелет. Аккумуляторы совсем сдохли. Я думаю, она доползла туда на остатках заряда и устроилась дожидаться смерти от голода.

— Когда это было?

— Примерно за неделю до того, как ты повёз её к себе.

— А если бы она умерла? Если бы ты её не нашёл?

— Нашёл бы кто-нибудь другой. Она не могла ни о чём попросить, понимаешь? Только принять. Не могла быть перед кем-то в долгу.

Макс нашёл ей агентство, и троица очень шустрых младших партнёров прилетела уже на следующий день. Лайза не стала встречаться с ними в студии, поэтому мы доставили их к Рубину, где она всё ещё обитала.

— Добро пожаловать в Кувервил, — приветствовал Рубин, когда они показались в дверях.

Его вытянутое лицо было живописно измазано машинным маслом, а ширинка неравномерно севших штанов держалась на честном слове и согнутой скрепке. Молодые люди автоматически улыбнулись, но как-то деревянно. У девицы улыбка вышла более естественной: