Зимняя жертва
Шрифт:
Экран мерцает, голова гудит.
Даниэль Хёгфельдт сделал свое дело.
Человек с дерева. Бенгт Андерссон, Мяченосец. Его лицо крупным планом на сайте, на самом виду. На черно-белом снимке серая ретушь на месте синяков и припухлостей выглядит так, будто скрывает под собой лишь сыпь, а не следы смертельных ударов. Кто бы ты ни был, Скуглунд, поистине ты способен воскресить мертвого! Контуры полного лица кажутся размытыми, подбородок, щеки и лоб нависают мягкими складками вокруг костей черепа, образуя плотную жировую массу. Глаза прикрыты, рот словно маленький вопросительный знак, верхняя губа
Хватит ли у меня сил прочитать?
Язык Даниэля Хёгфельдта — броский, напыщенный. Не для тех, кого тошнит и у кого раскалывается голова.
Вероятно, он знает больше, чем мы. Люди в первую очередь звонят в газеты. Там деньги. Их запах вызывает особые чувства. Но кто я такая, чтобы осуждать?
«И сегодня „Эстгёта корреспондентен“ может показать лицо человека, который…»
Буквы пронзают ее мозг, словно раскаленные стрелы.
Бенгт Андерссон, 46 лет, имел прозвище Мяченосец и был известен в поселке Юнгсбру, где проживал как отшельник и большой оригинал. Его квартира находилась в районе Хэрна. Он жил там один в течение многих лет на пособие по нетрудоспособности. Его прозвали Мяченосец, потому что он имел обыкновение во время домашних матчей футбольного клуба «Юнгсбру ИФ» стоять у стадиона «Клоеттаваллен» со стороны улицы Клоеттавеген в ожидании, пока какая-нибудь из команд не перекинет мяч через ограду.
«Мячи, — думает Малин, — в голове у меня мячи».
«Я могу ударить, папа, так, что мяч долетит до яблони!» Мамин голос: «Никаких мячей в саду, Малин. Ты сломаешь розовые кусты».
Туве не интересуется футболом.
Женщина, пожелавшая остаться неизвестной, сказала «Корреспондентен» следующее: «Он был из тех, которых все видели и никто не знает. Такие есть везде».
Бенгт Андерссон был найден в пятницу…
Прямые цитаты, без редактуры. Эффект присутствия. Даниэль умеет пощекотать нервы.
Сбивчивая речь. Повторения.
Когда же это закончится?
Малин выходит из ворот. На улице так же холодно. Где-то далеко маячит призрак длинной церковной стены.
Но сегодня она рада морозу. Он подергивает ее мысли своей дымкой, смягчая, окутывает туманом.
Машины нет на месте.
«Угнали», — первое, что приходит в голову.
Потом Малин вспоминает: квартира родителей.
«Ты хорошо полила?»
«Гамлет».
Еще пива? Незнакомец. Пожилая публика. И она.
Такси? Нет, слишком дорого.
Если поторопиться, через десять минут буду в участке.
Малин пускается в путь.
«Прогулка пойдет мне на пользу», — думает она. На расчищенном от снега тротуаре под ногами скрипит гравий, а она видит жуков. Гравий — это жуки, нашествие насекомых, которых она давит ботинками от «Катерпиллар».
Теперь у человека с дерева есть имя. Отныне работа действительно сдвинется с места, и ко всему этому надо подойти с осторожностью. То, с чем они столкнулись там, на равнине, не обычное насилие. Это что-то иное, более страшное.
От мороза резь в глазах — острая, колющая.
«Или это
11
Что творит этот мир с людьми, Туве?
Мне было двадцать.
И мы были счастливы, твой папа и я. Молоды, счастливы и любили друг друга. Так любят молодые, чисто и просто, понятно и естественно. А потом появилась ты, маленькое солнышко.
На свете не существовало ничего, кроме нас.
Я не знала, чем мне еще заниматься в жизни, кроме как любить его. Я могла закрыть глаза и на его автомобили, и на его медлительность, и на всю нашу несхожесть. Эта любовь была мне дана, Туве. И не было никаких сомнений, никаких ожиданий, хотя все вокруг именно это и говорили: жди, будь спокойна, не выходи, живи внутри. Но я почувствовала запах жизни, ее запах был в любви к тебе, к Янне, во всем нашем существовании. Я хотела, возможно напрасно, большего, чем это, и думала, что оно дано мне навсегда. Видишь ли, Туве, я верила в любовь, и я верю в нее до сих пор, как ни странно. Но тогда я верила в любовь в ее самой простой, самой чистой форме; вероятно, это можно назвать семейной любовью, пещерной любовью, потому что мы просто жили вместе и согревали друг друга. Такая первоначальная любовь.
Конечно, мы ссорились. Конечно, я тосковала. Конечно, мы и представления не имели о том, куда заведут нас наши дороги. И конечно же, я понимала его, когда он говорил, что чувствует себя словно запертым в погребе, даже если этот погреб в раю. И вот он пришел домой с бумагой из Службы спасения, где значилось, что завтра утром он должен прибыть в аэропорт Арланда для дальнейшей отправки в Сараево.
Я разозлилась на него, твоего папу. Сказала, что если он уедет, то уже не найдет нас здесь по возвращении. Сказала, что нельзя бросать семью бог знает ради чего.
И я задаю тебе вопрос, Туве.
Понимаешь ли ты, почему мы с твоим папой не справились с собственной жизнью?
Мы знали слишком много и в то же время слишком мало.
12
В субботу в детском саду нет ребятишек.
Пустые качели. Ни саней, ни мячей. Темные окна.
В этот день не играют.
— Малин, вся в заботах? Выглядишь измотанной.
Прекрати ныть, Свен.
Я здесь работаю или как?
Зак ухмыляется мне через стол. Бёрье Сверд и Юхан Якобссон выглядят вполне довольными жизнью. Люди не должны иметь такой вид в субботу в восемь часов утра, находясь на работе.
— Со мной все в порядке. Вчера немного расслабилась.
— А я расслаблялся с сырными палочками, чипсами и «Пеппи Длинныйчулок» на DVD, — говорит Юхан.
Бёрье молчит.
— Здесь у меня список… — Свен размахивает листком бумаги. Сегодня он не стоит во главе стола, а сидит на стуле. — Список тех, кто звонил нам, чтобы сообщить имя Бенгта Андерссона или его прозвище. Мы можем начать с них. Посмотрим, что они сумеют о нем рассказать. Всего девять человек, все из Юнгсбру или окрестностей. Бёрье и Юхан возьмут первых пятерых. Вы, Малин и Зак, оставшихся четверых.