Зиска. Загадка злого духа

Корелли Мария

– Княгиня, первый вальс вы обещали мне, – заметил он, покраснев.

– В самом деле! И вы его получите, – с улыбкой ответила она. – А месье Жервазу достанется второй. Музыка звучит так приглашающе: может, войдем?

– Мы испортим эффект от вашего появления, если будем так толпиться вокруг, – заметил Дензил, с некоторым недовольством взглянув на Жерваза и прочих мужчин, окружающих княгиню.– Кстати, вы так и не сказали нам, кого изображаете сегодня вечером. Должно быть, какую-то царицу былых времен?

– О нет, на самодержавную власть я не притязаю. Сегодня я – живой портрет одной прославленной, хоть и не вполне добропорядочной особы из седой древности, с которой у нас наполовину совпадают имена: это древняя танцовщица по имени Зиска-Чаровница, любимая наложница великого египетского воина, который в забытых ныне исторических папирусах именовался Могучим Араксом.

Она умолкла; молчали и обожатели,

завороженные звуками ее голоса. После короткой паузы княгиня устремила взор на Жерваза и продолжала, обращаясь словно к нему одному:

– Верно, я Чаровница. Особа крайне неблагопристойная – по крайней мере, такой счел бы ее любой добрый англичанин. Дело в том, что, видите ли, Аракс на ней так и не женился!

Пояснение, сделанное с самым невинным видом, вызвало у ее обожателей дружный смех.

– Во Франции никто не счел бы ее «неблагопристойной», – легкомысленно заметил Жерваз. – У нас женщина от этого становится только интереснее!

– Так, значит, современная Франция чем-то похожа на Древний Египет? – с улыбкой поинтересовалась княгиня. – А найдутся ли там французы, множеством возлюбленных и измен подобные Араксу?

– Я бы сказал, моя родина населена его точными копиями, – усмехнулся Жерваз. – А что, он был какой-то выдающийся человек?

– О да! Древние легенды называют его величайшим воином своего времени – как вы, месье Жерваз, величайший художник.

Жерваз поклонился.

– Вы мне льстите, прекрасная Чаровница! – проговорил он; и, едва это странное имя слетело с его губ, вдруг содрогнулся, будто ужаленный, и, казалось, на мгновение забыл, о чем говорит.

Княгиня подняла на него вопросительный взгляд темных глаз.

– Месье Жерваз, вас что-то беспокоит?

Он недоуменно нахмурился.

– Да нет, ничего… жара… воздух… сущие пустяки, уверяю вас! Так вы присоединитесь к танцующим? Дензил, музыка зовет! Когда закончится твой вальс с княгиней, настанет моя очередь. А пока… au revoir! [17]

И он отступил, пропуская остальных. Княгиня Зиска проплыла мимо него беззвучно и грациозно, словно бестелесное создание; за ней неотступно следовал Дензил Мюррей, ребенок-нубиец обмахивал опахалом их обоих, а позади шумной толпой шагали обожатели, порабощенные дивной красавицей. Жерваз смотрел вслед маленькой процессии: что-то случилось с его зрением – все расплывалось, представало искаженным, перед глазами стоял туман. Уже в дверях, отделяющих холл от бальной залы, княгиня обернулась и с улыбкой взглянула на него. Взгляды их встретились – поверх множества чужих голов встретились в мгновенной вспышке взаимопонимания! А в следующий миг красавица исчезла, растворилась в ярком сиянии множества ламп – светило, поглощенное морем света – и Жерваз остался один.

17

До встречи! (фр.)

Он рухнул в кресло и долго невидящим взором смотрел на сложный узор ковра у себя под ногами. Наконец провел рукой по лбу, смахивая капли пота.

– Что со мной? – пробормотал он. – Уж не подхватил ли я лихорадку, не пробыв в Каире и сорока восьми часов? Что за вздор у меня в голове? И где я прежде ее видел? В Париже? Санкт-Петербурге? Лондоне? Чаровница!.. Чаровница… Почему так знакомо звучит ее имя? Зиска-Чаровница! Как название любовного романа или цыганской песни… Ба! Я словно сплю наяву. Ее лицо, глаза мне так знакомы: но где, где же я ее видел и разыгрывал перед ней дурака прежде? Может, она работала натурщицей в какой-то студии? Возможно, я видел ее в дни бедности, и образ ее так прочно отпечатался в моей памяти, что теперь, несмотря на изменившуюся обстановку, я сразу его узнал? Мне знаком даже аромат ее волос… кажется, он проникает мне в кровь… опьяняет… отравляет… душит!

С яростным жестом он вскочил, однако после минутной паузы снова сел и уставился в пол.

Беззаботная музыка, доносящаяся из бальной залы, плясала в воздухе вокруг него, преломлялась и сладостными отзвуками отражалась от стен; но Жерваз ничего не слышал и не видел.

– Боже мой! – проговорил он наконец, задохнувшись от волнения. – Возможно ли, что я ее люблю?

Глава 3

В бальной зале час от часу становилось все веселее. Наверное, прозвучит банально, однако празднествам такого рода маскарадные костюмы придают особую свободу, яркость и очарование. Те же люди, что в обычных траурно-черных фраках молчаливы, серьезны и строго соблюдают все правила приличия, переодевшись во что-нибудь красочное и живописное, из тех времен, когда одежда была делом не только моды, но

и искусства, вместе с фраком отбрасывают привычную сдержанность: не просто выглядят как нельзя лучше, но каким-то чудом меняют и манеры – становятся изысканно любезны, остроумны и обаятельны настолько, что родные и друзья взирают на них в изумлении и спрашивают себя, отчего их близкий вдруг так переменился к лучшему. Немногие читали «Sartor Resartus» [18] с пользой для себя, поэтому, в отличие от Тёйфельсдрёка, не понимают, что «Мир держится шитьем» – иначе говоря, поведение человека зависит от того, во что одет; костюм времен Людовика Пятнадцатого или Шестнадцатого вдохновляет своего носителя на изящные манеры и изысканную вежливость с дамами, а костюм нашего девятнадцатого века порождает резкость, отрывистость, краткость в речах, быть может, более искренних, но отнюдь не льстящих прекрасному полу.

18

«Перекроенный портной» – роман Томаса Карлейля, представляющий собой пародию на Гегеля и философию немецкого идеализма; биография вымышленного немецкого философа по имени Диоген Тёйфельсдрёк.

На маскараде всегда больше флирта, чем на обычном балу. Вот и сейчас, после первого десятка танцев, когда над башенками и минаретами Каира, осветив все видимые предметы почти так же ярко, как днем, взошла прекраснейшая из лун, в коридоры и на террасы «Джезире-Паласа» высыпали многочисленные парочки. Тут средневековые воины и аристократы гуляли под руку с древними богинями, испанками и итальянками былых времен; там дерзкий тореадор нашептывал что-то на ушко королеве в короне, а пестрые шуты увивались вокруг цветочниц всех стран и народов в самых невообразимых нарядах. Тут и сэр Четвинд-Лайл, затянувший брюхо в виндзорскую униформу, пошитую для него два или три года назад, безмятежно прогуливался под луной и краем глаза посматривал, как его «девочки», Мюриэл и Долли, обрабатывают «интересных» холостяков. Тут и леди Фалкворд, изумительная и почти пугающая в образе герцогини Гейнсборо, порхала туда-сюда, кокетничала с одним, интимно склонялась к другому, хихикала, пожимала плечами, взмахивала веером и в целом вела себя словно девица семнадцати лет, отпущенная из школы на каникулы. А вот и достопочтенный доктор Максвелл Дин: утомленный энергичными прыжками в лансье [19] , он вышел на террасу глотнуть свежего воздуха, обмахиваясь своей шапочкой и прислушиваясь к разговорам всех встречных, независимо от того, насколько эти разговоры его касались. У доктора бывали любопытные теории, и вот одна из них: если вы случайно подслушали нечто, очевидно для вас не предназначенное, – не тревожьтесь: значит, было «предначертано», чтобы в этот миг вы, намеренно или ненамеренно, услышали то, что на первый взгляд совершенно вас не касается. Рано или поздно, всегда утверждал он, вы поймете, зачем это было нужно.

19

Популярный в XIX веке танец, разновидность кадрили.

– Нет ничего смешнее, – добавлял он, – известной поговорки: «Кто подслушивает, тот ничего доброго о себе не услышит». Вот вы услышали чужой разговор и начали прислушиваться. Что дальше? Может статься, услышите, как вас бранят. И что с того? Ничто не может быть полезнее такой брани за глаза. Она приносит сразу две выгоды: предупреждает, что люди, которых вы почитали друзьями, вам вовсе не друзья, и избавляет от того преувеличенного мнения, которое вы, возможно, питаете относительно собственной персоны. Будьте мудры – ко всему прислушивайтесь, как я! Я-то в этом поднаторел. И никогда мне не случалось подслушивать напрасно. Все данные, полученные таким способом, хоть и кажутся поначалу разрозненными и бессвязными, со временем складываются вместе, словно детали головоломки, и оказываются исключительно полезными в моей работе. Так что я, где бы ни был, держу уши открытыми.

Понятно, что для личности с такими взглядами жизнь представляет огромный интерес: и доктору Дину не бывало скучно никогда – даже в беседах с человеческим типом, широко известным под именем Дурак Набитый. Дурак Набитый являлся для него таким же любопытным произведением природы, как эму или крокодил. И сейчас, обратив свою умную острую мордочку к глубоким и теплым египетским небесам и принюхиваясь к здешним ароматам с видом ценителя, открывшего флакон духов, доктор взглянул в дальний конец террасы – и улыбнулся. Там одиноко стояла Мюриэл Четвинд-Лайл, наряженная булонской рыбной торговкой, и метала свирепые взгляды в спину торопливо удаляющегося «белого гусара» – не кого иного, как Росса Кортни.