Злата. Жизнь на "Отлично!" 4
Шрифт:
А, точно! — я даже щелкнул пальцами от нахлынувших эмоций, однако в тот же миг опомнился, ибо не один в помещении. — Эта женщина, если ничего не путаю, — социальный педагог, правда, как зовут не помню. Ну или вообще никогда не знал.
Хотел было усесться в кресло-мешок, однако, вспомнив о том, что на мне юбка, передумал. Сняв рюкзак, присел на тот же диванчик, подле психолога, после чего окинул взглядом социального педагога, и она мне сильно не понравилась.
Вернее, не понравилось хмурое и раздраженное выражение на физиономии этой невысокой, довольно полной женщины, возраст
Почему? Это ее раздражение как-то связано со мной? Или, быть может, дурное настроение педагога не имеет ко мне вообще никакого отношения?
А еще этот ее странный обильный макияж плюс темно-каштановый окрас волос, придающие ее лицу дополнительные мрачность и недовольство.
Собственно говоря, а для чего этот социальный педагог здесь вообще присутствует? — подумал я, переведя взор обратно на психолога. — Разве…
— Мы не должны общаться тет-а-тет? — вслух закончил мысль я.
— Нет, Злат, не в этот раз… — психолог отрицательно покачала головой.
Социальный педагог, поставив один из стульев напротив дивана, уселась.
— … сегодня у нас с тобой будет небольшое интервью, и Илона Васильевна… — она кинула быстрый взгляд на педагога, — также пожелала участвовать.
Пожелала участвовать? Разговор с психологом — это же сродни исповеди, а значит, никаких посторонних лиц присутствовать при разговоре не должно, если иное не обговорено заранее или не является законным требованием.
Уже понятно, что отбояриться от присутствия этого социального педагога у меня не получится, а присутствует она здесь, очевидно, с единственной лишь целью: услышать из моих уст хоть что-нибудь, к чему можно будет затем прицепиться, дабы «опека» имела основания отправить меня на «передержку», а мою маман…
«Ирина, во всей этой ситуации самое неприятное — это то, что вас вполне могут попытаться лишить родительских прав. Не стану биться об заклад, но, возможно…возможно, именно это и является их основной целью». — из памяти всплыли слова соседа.
…попытаться лишить родительских прав.
Конечно, можно попросту отказаться от этого интервью и уйти, не станут же они, в самом деле, пристегивать меня наручниками к батарее и насильно интервьюировать. Однако, как подобный демарш будет воспринят социальным педагогом, а стало быть, и «опекой»?
Школьница, у которой не так давно приключилась клиническая смерть с последующей частичной амнезией, совершенно неконтактная, и ее необходимо срочно класть в «психушку» для полноценного обследования. Может ли «опека» устроить подобное? Ну, если возможно изъять ребенка из семьи лишь на основании доноса о том, что его или ее шлепают (якобы!) дома, то…
В общем, Морозовы, вашу внучку-дочку тут немножечко подлечат галоперидолом и, возможно, электричеством, а вы трепите себе нервы, бегая по судам и доказывая, что со Златой все хорошо и никакой «дурдом» ей не показан. Будете знать, каково это — сомневаться в том, что «соцзащита» желает гражданам исключительно всего наилучшего, и, что хуже, подставлять «уважаемых людей»
И чем бы все дело ни закончилось, в моей медкарте (навсегда!) будет запись о пребывании в «психушке». Это плюс ко всем прочим уже имеющимся там записям. Как подобное отразится на моей дальнейшей жизни? Как говорится, вопрос риторический…
Или же, к примеру, объявят, будто бы Злата замкнулась в себе. А почему это она замкнулась? Уж не потому ли, что дома создались невыносимые психологические условия? Чего стоит только попытка «маминого друга» пристрелить родительницу и меня! Думаю, эта карта еще будет разыгрываться. А значит, добро пожаловать на «передержку», Злата, дома же тебя обижают! А вы, Морозовы, опять-таки в суд!
Не-е-ет, это самое интервью игнорировать не стоит, однако за словами нужно следить особенно тщательно, дабы неосторожным словом не навредить ни себе, ни родным!
— А! Это хорошо! Интервью я люблю! — после недолгого молчания заявил я, и моя физиономия само собой расплылась в улыбке, которую, однако, силой воли убрал с лица. — Но директор, помнится, запретил мне…
Я недоговорил, ибо меня перебила педагог.
— Хватит паясничать, Петрова! Алефтина Викторовна имела в виду другое интервью! — раздраженным тоном заявила та.
Не-е-ет, ее раздражение явно направлено на меня. Это что-то личное?
Я достал из рюкзака телефон и, демонстративно начав писать звук, положил аппарат на бедро.
— Я знаю. Просто пошутила. А интервью — такой метод диагностики. — спокойно ответил ей, а затем заявил. — Я буду вести аудиозапись с целью устранения возможного недопонимания, если потом вдруг выяснится, что я сказала одно, а вам послышалось другое. И наоборот.
Услышав мои слова, женщины переглянулись.
— Злат, это было несколько… — психолог замолчала, подбирая нужное слово. — Конфронтационно.
— Неправда ваша! Это лишь разумная предосторожность с моей стороны, продиктованная инстинктом самосохранения. — я даже улыбнулся, ведь улыбка теперешнему мне так идет! — Алефтина Викторовна, вы, наверное, не очень в курсе моих взаимоотношений с «соцслужбой» в общем, и с «опекой» в частности?
— Ну…так, в общих чертах кое-что слышала. — ответила та.
Я заметил, что социальный педагог решила встрять в разговор, но не позволил ей этого.
— Кое-что слышали, да… Не так давно мы с бабушкой подали ряд заявлений, в милицию и во всякие прочие государственные органы, по факту противоправных действий, совершенных сотрудниками «опеки». Плюс выложили на «Ютюб» видео с этими самыми действиями. После этого милиция, фигурально выражаясь, приподняла трухлявое бревно всей «соцслужбы» в общем, явив на свет божий творящиеся под этим самым «бревном» непотребства. Натуральную мафию, «отжимающую» у одиноких московских стариков их квартирки, а самих стариков…ну, того самого.