Златоуст и Златоустка
Шрифт:
Отойдя от стола, он помолчал, катая желваки по скулам. Потом поклонился.
– Спасибо, тятя, за хлеб, за соль…
Слабохарактерная Хрусталина Харитоновна молча заплакала, а Великогроз Горнилыч, как грозовая туча, потемнел лицом.
– Оперился? Летаешь? – При этих словах отец почему-то посмотрел на ступу, стоящую неподалёку. – А на какие шиши ты летаешь? Взял у деда пенсию и пробубенил за два дня? Молоток! И не стыдно?
Внук удивлённо и укоризненно посмотрел на деда, который продолжал сутулиться над кашей.
– Деньги – пыль на дорогах истории. Ясно? И я вам скоро всё верну. Вот увидите.
– Обидите? – не расслышал отец. – Тебя
Пристыженный Подкидыш занервничал. Дрожащие руки засунул в чёрный рыцарский плащ – в глубокие карманы – и вдруг обнаружил там что-то хрустящее. Поглядел – покосился – и ахнул. Это были новые купюры. И в следующий миг деньги листвой посыпались по горнице, попадая в чашки и в стаканы, заваливаясь под стол.
– Кому я сколько должен? А? Чего примолкли? – Ивашка заговорил каким-то барским тоном. – Держите! Мне не жалко…
Всё дружное семейство обалдело смотрело, как бумажки шелестят и мелькают по воздуху, словно разноцветный листопад. И никто словечка вымолвить не мог, настолько это было изумительно – никто и никогда ещё в этом доме так не сорил деньгами.
Дед Илья закашлялся – кашей подавился.
– Соловей-разбойник! – спросил он, напряжённо глядя из-под руки. – Ты кого ограбил на большой дороге?
– Никого я не грабил. Это деньги моего слуги. Кузнец пошёл к порогу, стал обуваться.
– Я не знаю, – пробасил он, сидя на табуретке и с трудом натягивая сапоги, чтобы идти на работу, – не знаю, где ты эти деньги взял, но если ты сейчас не подметёшь, не уберёшь, я за себя не ручаюсь…
Подкидыш в недоумении посмотрел на него.
– Нету денег – плохо. А появились, так опять нехорошо. На тебя не угодишь. Ты всё время такой – точно корова сдохла.
– А у тебя – отелилась? Ты весёлый, да? – Кузнец потыкал пальцем, похожим на стамеску – показал на подполье. – Иди, самогонку допей с утречка, так вообще обхохочешься. И золотые горы будут, и жратовки навалом…
Надсадно вздыхая, парень поглядел в деревянную чашку, полную обглоданных костей.
– Ну, что вы за люди? Вам бы только пожрать…
– А ты святым духом питаешься? – Великогроз Горнилыч поднялся, топнул обутым сапогом. – Тока смотри, сынок, не подавись.
– Прокормлюсь. И не духом святым, а талантом. Понятно?
– В землю зарой свой талан, – сердито посоветовал кузнец. – Знаешь, как мечи ковали в древности? Так я тебе скажу. Железную заготовку, много раз перекованную внахлёст, оружейник закапывал в землю, в самое сырое место. Надолго закапывал. Лет на двадцать. Сырая земля выедала всю ржавчину и другие примеси железа, и оставалось только то, что становилось потом самой крепкой, благородной сталью.
– Тятя, ты к чему это?
– Подумай. – Великогроз Горнилыч ногтем-стамеской покрутил возле своего виска. – Покумекай. Или у тебя только талан, а мозгов-то ни-ни?
– И ты подумай! – Подкидыш неожиданно загорячился. – Что ты вдруг вспомнил о том, как мечи ковали в древности? Ты лучше вспомни, как ты недавно когти ковал кое-кому, запасные зубья, топорик палачу. Что рот разинул? Думаешь, не знаю? Знаю! Я видел! Видел своими глазами! Что ты делаешь? А? Сегодня ты им помогаешь, а завтра они этими когтями да зубами тебя же и разорвут. Попомни моё слово. Это во-первых. А во-вторых. Скажи мне, тятя, откуда на пепелище, на устье Золотом, где всё сгорело подчистую, – откуда там уголёк из нашей кузницы?
Скуластое лицо Великогроза, смуглое от кузнечной копоти, стремительно стало бледнеть.
– Сопляк! – закричал он, топнув подкованым сапогом – кошка отскочила под кровать. – Сначала сморкало своё подотри, потом будешь отца к ответу призывать, советы давать. Вот когда будет семья у тебя…
– Чего ты прикрываешься семьёй? – перебил Подкидыш. – Не захотел бы, так не работал на этих чертей. Пошёл бы вон землю пахать или с ружьём по тайге.
– Ага! – Губы отца задрожали. – Только неизвестно, где бы вы были теперь.
Брат с сестрой и матушка с дедом – никто не мог понять, о чём они так жарко и так сердито спорят. И самое странное в этом споре было то, что Великогроз Горнилыч говорил каким-то виноватым тоном, словно бы в чём-то оправдывался.
Понимая всю щекотливость своего положения в этом споре, кузнец, нервно покусывая ноготь-стамеску, поторопился уйти из дому, напоследок машинально крестясь на икону Николая Чудотворца. Следом за ним во двор потянулись брат и сестра. И только мать осталась около Ивашки – отговорить хотела.
– Ну, куда ты, сынок? Ну, зачем?
Великолепный денёк разгорался по-над землёй. Птицы звонко пели в березняках за дорогой. Над синими горами вдалеке, над полями солнце уже располыхалось в туманах – дымилось необъятным малиновым кругом, зажигая росы на траве, на цветах и словно бы разбрасывая золотые шляпы от подсолнухов по всем ближайшим рекам и озёрам.
Улыбаясь небу и земле, путник шагал, куда глаза глядели, куда стремилась юная и вольнолюбивая душа. Светлая дорога стелилась впереди – прямая, чистая. Ветряная мельница на бугорке мелькала, приветливо махала своею деревянной растрескавшейся ладонью, знакомой с крепкими рукопожатьями ветров, снегов и ливней. Над рекою плакучая ива роняла шипучие слёзы, точно оплакивала победную головушку Ивана. Озеро шумно вздохнуло вдали, поднимая стаю лебедей, точно белым платком приветствуя юного странника. А дальше было тихо, грустно, сиротливо – сердце сжималось от неизвестности. Что его ждёт на этих древних русских путях, на которых не одно копыто расковалось, кидая подкову на счастье, и не одно колесо на телеге отколесилось, в туман укатилось… Сколько прошло и проехало здесь пилигримов? И каждый надеялся счастье-долю сыскать на земле. А что они нашли? Что потеряли? Кто скажет? Да теперь-то уж, наверное, никто. Разве что степные крутолобые курганы могут об этом тебе рассказать, когда в тишине, в позолоте раскаленного полдня ты будешь искать заветерье, прохладную затень, когда ты приляжешь на грудь великана-кургана и в забытье, в полудрёме вдруг услышишь гулкое, бессмертное сердцебиение родной земли, хранящей память русскую, историю.
Беспечный путник шагал вот так-то по родимой земле и дошагал до большого белого камня, лежащего в чистом поле – на развилке двух дорог. Камень был простой – остался тут, когда, должно быть, строили посёлок Босиз; каменный карьер был неподалёку. Но Подкидышу этот камень показался необыкновенным. На нём было как будто написано то, что обычно в сказках пишется: налево пойдёшь – к богатству придешь, а направо пойдёшь – великую печаль и мудрость обретёшь.
По молодости лет не привыкший ходить «налево», Ивашка двинулся направо, и тут же перед ним – точно из-под земли – появился Оруженосец. Только теперь он был похож на человека из Древнего Рима – кусок белой ткани задрапировал смуглое тело Черновика.