Златоуст и Златоустка

Гайдук Николай

– По латыни – тога, а по-русски – простыня, – забывая здороваться, сказал житель Древнего Рима. – Значит, выбрал дороженьку? Определился?

– Выбрал! – твёрдо ответил парень.

– Не пожалеешь? Нет? Может, надо послушаться Рембрандта? – Старик вздохнул. – Когда-то Рембрандт сказал молодому художнику, который собирался в путешествие. «Останься дома! – говорил он. – Останься дома! Целой жизни не хватит на познание чудес, какие здесь таятся!»

Подкидыш пожал плечами.

– Я не художник… – Он достал из котомки помятый рыцарский плащ. – Вот, держи. Чего ты в этой простыне, как чучело.

– О! – обрадовался житель Древнего Рима. – А я подумал, что потерял.

– Да нет,

ты вчера постелил под сосной…

– Ну, теперь-то вспомнил…

– А пистолеты? – спросил Ивашка. – Где пистолеты?

– Какие пистолеты? – Старик нарочито нахмурился. – Насчёт пистолетов не помню…

– Ну, те, которые… Дуэль…

– Погоди… – Старик пошарил по карманам рубища. – А где же, где же? Неужели потерял?

– Извини… – Подкидыш покашлял в кулак. – Я маленько истратил…

– Деньги? Да я не об этом… – Старик достал из кармана уздечку, золотом сверкнувшую на солнце. – Вот за что переживал. Только при помощи этой уздечки можно Пегаса поймать.

– Да? – Парень глазами пострелял по сторонам. – А где он сейчас?

– Где-то там, на вольном выпасе под облаками… – Старик напряжённо смотрел прямо в глаза. – Значит, говоришь, определился? Насчёт дороги? Ты подумай, Ваня. Крепко подумай. Дело-то нешуточное. Трудно будет. Голодно и холодно…

– Ничего! – заупрямился парень. – Перекуём мечи на калачи!

– Да в том-то и дело, что калачами там не пахнет. Только дырки от бубликов. – Старик нахмурился. – Нет, конечно, есть примеры баснословных гонораров. Я же не первые сто лет живу на земле, знаю. У Вальтера Скотта, к примеру, были почти что королевские доходы. Виктор Гюго после себя оставил миллионное состояние. Вольтер умел вытягивать деньги и подарки из монархов своей эпохи… Но всё это, я должен тебя предупредить, исключение. А правило звучит довольно жёстко: «Сестрой таланта оказывается нужда!» Это сказал древнеримский Петроний. Он, между прочим, носил вот такую же белую тогу. А ты говоришь, я – как чучело. А я, может быть, похож на Петрония. И я вслед за ним говорю тебе: сестра таланта – это нужда. Запомни.

– А в школе, – вспомнил Подкидыш, – говорили, что краткость – сеструха таланта.

– В школе? В школе научат! В школе повторяют вслед за Чеховым: «Краткость – сестра таланта! Краткость – сестра таланта!» Долдонят, как эти, как попки, а того не знают, что древнеримский Петроний задолго до Чехова сказал: «Не знаю, почему так получается, что сестрой таланта оказывается нужда». И эта формула куда как точнее, а главное – честнее. «Сестра таланта – нужда!» Ты возьми любую книгу Достоевского, Сервантеса, Гюго – там краткостью не пахнет. Кирпичи такие, что ого-го. А вот если мы возьмём биографию того или иного поэта или писателя – они нужды хлебнули через край! Взять хотя бы Софокла. Не слышал? Нет? Софокла боготворили так, что в честь его воздвигали алтари – считали его поэзию божественной, но никому и в голову не могло придти, что Софокл не духом святым питается.

Не совсем понимая, о чём идёт речь, Подкидыш отмахнулся от мухи или от шмеля, кружившего над головой.

– Бог не выдаст, свинья не съест.

Житель Древнего Рима, плотнее завернувшись в белую тогу, вытянул правую руку.

– Вперёд, мой друг, вперёд. Я предупредил, а там как знаешь.

3

Вечерняя заря жёлтовато-медовыми красками оплывала по западному склону горизонта, когда они устроили первый привал. Переводя дыхание, молча посидели на земле под деревом, полюбовались предзакатными красками, щедро и сочно размазанными по лугам, по берегу, уставленному свечками берёз, по воде, озобчиво дрожащей в роднике.

Заметив что-то под ногами, Оруженосец пробормотал:

– О, знал бы ты, что так бывает,

когда пускался на дебют…

Подкидыш повернулся к нему и прищурился.

– Куда? Куда пускался?

Придерживая тогу, житель Древнего Рима наклонился – под пальцами его тонко пискнул сорванный стебелёк изумрудной травы под названием пастернак. А затем – вдыхая тонкий аромат чарующего пастернака – старик стал монотонно декламировать, глядя в небо:

О, знал бы я, что так бывает,Когда пускался на дебют,Что строчки с кровью – убивают,Нахлынут горлом и убьют!От шуток с этой подоплёкойЯ б отказался наотрез.Начало было так далёко,Так робок первый интерес.Но старость – это Рим, которыйВзамен турусов и колёсНе читки требует с актера,А полной гибели всерьёз.Когда строку диктует чувство,Оно на сцену шлёт раба,И тут кончается искусство,И дышат почва и судьба.

Двигаясь дальше, Подкидыш остановился на краю болота, поросшего ольхой, ветлой и чахлыми осинками.

– Не знаю, как насчёт судьбы, а почва под ногами задышала! – сказал он, тревожно глядя вниз. – Смотри! Куда это мы вышли? Заблудились?

Абра-Кадабрыч поцарапал бороду:

– Я не Сусанин, но я с усами. Да и вообще… Дорогу осилит грядущий. Вперёд! Без страха и сомнений! Только вперёд! Хотя – постой. – Старик потрогал почву под ногами. – Не будем рисковать. Ты посиди тут, на сухом бугорке, бруснику поклюй, а я пойду покуда, посмотрю, что да как. Может быть, царевну-лягушку повстречаю, так она подскажет, где пройти.

«Лишь бы царь-бабу-ягу не повстречать», – мрачно подумал Ивашка, оставшись на сухом пригорке.

Смеркалось. В небесах над болотом звёзды потихоньку зацветали, распуская лепестки, – этот высокий и широкий звездоцвет похож был на крохотные лилии. Прогорклый запах гнили и запах торфа становились густыми, отвратными. И в то же время воздух обогащался тонким ароматом вереска, нежностью багульника, кассандры и голубики… А потом Подкидыш вздрогнул и старательно глаза протёр. «То ли показалось, то ли правда?»

Вдали над трясиной задрожал какой-то робкий огонёк. Всего лишь несколько мгновений тот огонёк дрожал-лихорадился, потом погас – будто нырнул в трясину, чтобы вскоре вспыхнуть где-нибудь поодаль, подразнить, попугать багрово-синим язычком.

Парню стало не по себе. Он шею вытянул, высматривая Оруженосца.

Вскоре тот вернулся – принёс охапку сухого мха.

– Здесь придётся ночевать, – сказал он, расстилая мох. – Не будем рыпаться, а то провалимся.

– Весёленькое дело! – хмыкнул парень и опять заметил вспышку на болоте. – Смотри! Смотри! Что это?

– Где? – Черновик прищурил свой «кошачий» глаз, способный видеть в сумерках. – А! Это – огнёвка.

– Что за огнёвка?

– Болотный огонёк или блуждающий огонь. Или фонарик. Или дурацкий огонь. Или – огненный демон. Как только не называют в народе… – стал рассказывать старик. – Чем глубже болото, чем чаще полыхает огнёвка. Так что не вздумай пойти за этим огнём. Пропадёшь.

– Надо же! – Парень даже на цыпочки приподнялся, оглядывая темень. – А почему он вспыхивает?

– Болотный дух злобится.