Златовласка
Шрифт:
– Ты не будешь здесь учиться. Слышишь? Я не дам тебе учиться в моем университете и ходить по двадцать раз на дню мимо кафедры философии.
– Но ведь я ничего не хочу! Я с ним даже не говорила! В конце концов, я ни в чем не виновата.
– Моя младшая дочь старше тебя на 2 года. На два гребанных года! Ты понимаешь, что это значит? Это значит, что твоя мать трахалась с моим мужем, пока я ждала его дома с грудным младенцем на руках! И я не собираюсь смотреть на живое тому доказательство 4 раза в неделю!
Аня почувствовала, как земля уходит из-под ног.
– Я
– Ты никуда не переведешься, – злобно зашипела Петрова в ответ. – Забирай документы и вали на все четыре стороны.
– Дайте мне доучить этот год, и я переведусь в другой вуз. Я не могу сейчас забрать документы, я потеряю год! – взмолилась Аня, чувствуя, как подступает ком к горлу.
Петрова ударила по столу ладонью.
– Я не собираюсь терпеть тебя здесь! Неа заберешь документы, я тебя завалю так, что тебя отчислят после первой сессии. Ничего, ты девочка умненькая, поступишь на следующий год. А теперь вон отсюда! Передай привет маме.
Аня пулей вылетела из кабинета. От подступающих слез она почти не видела, куда идет, то и дело натыкалась на людей, дверные косяки и фонарные столбы, но ничего не чувствовала. Она не могла поверить, что все это происходит с ней снова, все вокруг казалось не проходящим ночным кошмаром. Снова, как когда-то, ее мучил только один вопрос: «За что?».
Почему эта умная, красивая, сильная женщина объявила ей войну? Неужели одного факта ее существования было достаточно, чтобы ее ненавидеть? Или ответ намного проще и состоит из трех слов: «Потому что могу».
Аня не понимала, не видела главного: эта сильная, умная и красивая женщина, так же как она, отчаянно нуждается в любви. А за этим занавесом гнева скрывались ревность, зависть и страх одиночества.
Она очнулась лишь оказавшись на автобусной станции – как любого напуганного ребенка, ее интуитивно тянуло домой, под мамино крыло. И хотя, рассматривая расписание, она понимала, что скорее всего не найдет там ни помощи, ни поддержки, она все равно не знала, что еще можно предпринять. Она взяла билет в одну сторону на ближайший рейс, и всю дорогу беззвучно молилась, сама не зная, о чем.
14
Мама встретила ее в коридоре.
– Ты чего приехала? – спросила она скорее удивленно, чем встревоженно.
Ни «здравствуй», ни «как дела», впрочем, Ане было не до любезностей. Она не знала, что ответить. Она вообще не могла говорить. Она медленно разулась, повесила куртку и сумку на привычное место, как будто просто пришла из школы, а не тряслась три часа в междугороднем автобусе. Ей хотелось броситься в успокаивающие объятья своей детской кровати и долго безутешно рыдать, пока ее не сморит сон. Но, взяв себя в руки, насколько это было возможно, она пошла на кухню и поставила чайник.
Мама, ничего больше не говоря, отправилась следом. Она села на свое обычное место и терпеливо ждала, пока дочь приготовит чай. Единственное, что выдавало ее некоторое волнение, было неравномерное постукивание по столу кончиками пальцев, настойчивое,
– Маааам, а расскажи мне про папу?
Мама вздрогнула и дважды изменилась в лице.
– С чего это вдруг? – раздраженно спросила она вместо ответа.
– Ты знала, что у него есть жена и дети? Маленькие дети. Ты знала это, когда решила завести с ним роман?
– Ты общалась с отцом? Это он тебе сказал?
– Его жена, мам! Я имела удовольствие пообщаться с ней лично! – Аня чувствовала, как внутри нее все закипает. Она никогда не говорила так с матерью: громко, уверенно, с позиции силы, и в то же время она отчетливо понимала, что расплачется, стоит ей только остановиться, стоит лишь на мгновение отпустить это волну праведного гнева, как она снова окажется маленькой несчастной девочкой у маминой юбки. Она хотела сказать как можно больше, пока этого не случилось. – Почему ты мне не сказала?! Ты могла бы предупредить меня, чтобы я не чувствовала себя такой идиоткой! Чтобы я хотя бы понимала, за что меня ненавидят на этот раз, мама!
– Я понятия не имела, что она работает в том же университете, – спокойно ответила мама, как будто это все объясняло. – Откуда я могла знать, что вы встретитесь? Это большой город. Да и какое тебе дело до нее?
– Она завкафедры, мам. Завкафедры моей профильной специальности. И она меня ненавидит, как ты думаешь, мне есть до этого дело? – слезы уже начали подступать, но Аня все еще боролась, она еще не все сказала. – Она просто сживет меня со свету.
– Я не понимаю. Как вообще она узнала, то ты его дочь? Что ты там наговорила? – мама была огорчена и разочарована, что не предвидела такого развития событий, но это были не те эмоции, которые она умела открыто выражать, поэтому она продолжала прятать их за растущим раздражением.
– Я ничего не говорила, мам! Она меня просто узнала. Узнала в лицо! И она не хочет видеть это лицо перед собой каждый божий день. И знаешь, мам, я ее понимаю. – Аня почувствовала, как ярость, наконец утихает, как волна, накатывающая на берег. А в месте с ней пропадают остатки сил и решимости. – Я не знаю, мам, не знаю, что мне делать.
Она закрыла глаза руками и беззвучно заплакала, как тогда, на проклятой крыше. «Лучше бы это я оттуда упала», – невольно подумала она, и кто-то другой внутри нее усмехнулся: «Ну-да, упала».
Мама снова затарабанила пальцами по столу:
– Значит так, – строго сказала она, как будто отчитывала двоечницу за несданную контрольную. – Ты можешь ныть, реветь и обвинять всех вокруг в том, как несправедливо с тобой обошлись. Вон твоя кровать – стоит на прежнем месте, можешь залезть под нее и лежать, пока не покроешься мхом. А можешь взять себя в руки и бороться за свое место под солнцем. Если ничего не делать, ничего и не произойдет, Аня.
– Я не знаю, что делать, мам. Я ничего не могу.