Злая девчонка
Шрифт:
– Не отвлекайся, – командует Ильяс.
Он делает шаг вперед и обхватывает мои плечи. Я не пойму, что делать, в голове сплошная каша. Да еще этот проклятый страх. Он превращает человека в бессильную амебу.
Потом чувствую, что хватка Ильяса ослабевает, одна его рука сползает вниз вдоль спины. Ниже, ниже и вот уже сжимает половинку моей попы.
В голове что-то щелкает, я дергаюсь в объятиях Ильяса, делаю пол-оборота и перехватываю его кисть. Мой тренер называет это болевым приемом – рычаг кисти наружу.
Мы оба, Ильяс и я, оказываемся на полу. Ильяс подвывает от боли, а я удерживаю его кисть и цежу
– Еще раз прикоснешься ко мне – я тебе пальцы выломаю.
Я даже не соображаю, что повторила угрозу маминого Дениса.
Да и соображать некогда. Я тут же получаю удар в голову.
Лежу на полу в позе эмбриона и едва успеваю прикрывать голову. Но бьют ногами. По ребрам. После каждого удара из горла вылетают хриплые звуки. Потом что-то тяжелое обрушивается на мою спину – ха! Наверное, прыгает крупная девица. Из меня вылетает душа. Меня уже нет.
Ан нет, оказывается, я еще здесь, только подняться не могу. Вижу, как Ильяс оттаскивает озверевших одноклассников, что-то кричит им.
Кое-как он доводит меня до нашей «хрущевки», стучит в нашу дверь и исчезает.
3
У меня отвратительная привычка. Когда напрягаю мозг, чтобы, например, решить задачку на контрольной, то непроизвольно начинаю грызть шариковую ручку. Сама не замечаю, как это получается. А к концу урока колпачок ручки превращается в кашу.
Вот и сейчас я сижу и придумываю, как заработать денежки на погашение кредита. Потому что школа школой, но каникулы уже на носу. Можно будет забыть проклятую школу, а долг по кредиту не забудешь: коллекторы постоянно напоминают. Надо что-то предпринимать. Я уже весь Интернет перекопала, ничего подходящего нет. Зато две ручки сжевала.
Наконец принимаю решение позвонить Зин Зинычу. Он человек мудрый и добрый, а значит, поможет не только советом, но и делом. Звоню:
– Зиновий Зиновьевич, это я.
– Ну что, Светлана Анатольевна, поговорим за жизнь? – отвечает он.
Излагаю свою проблему. Хочу рассказать коротко и ясно, но у меня одно цепляется за другое и получается бесконечная сага. Я уже сама запуталась и начинаю повторяться. А Зин Зиныч слушает и молчит. Потом вежливо перебивает меня.
– Светик, – произносит он прокуренным голосом, – я все понял. Есть у меня одна идея. Если ты согласишься, можем попробовать.
Оказывается, Зин Зиныч несколько раз ходил в свой цех, где они когда-то работали с мамой. Его, как он сказал, влекла не ностальгия, а простой стяжательский интерес. В том цеху давно всё разбомбили и растащили, остались голые стены и какие-то покореженные верстаки. Но Зин Зиныч знает потайные места, куда таскунам было не добраться. В этих потайных местах проложены кабельные трассы.
– Кабель еще тот, старый, чистая медь, по пятьсот рублей за килограмм, – продолжает Зин Зиныч. – Транспортное средство я организую.
– А как будем делить прибыль? – интересуюсь я.
– По-честному, – отвечает Зин Зиныч. – Мне на водку с селедкой, остальное тебе.
И вот мы отправляется на добычу кабеля. Это уже пятая ходка. У меня идет рабочий стаж. Полным ходом.
Я сижу за рулем трехколесного мотороллера «Муравей». Это такой «старичок» с прямоугольным кузовом. Его использует наша жилищная контора,
Я поворачиваю с основной дороги налево и въезжаю на территорию заброшенного завода. Возле будки сторожа замедляю ход, всматриваюсь в темное окно.
– Светик, ну что там? – спрашивает Зин Зиныч. У него со зрением проблема – глаукома, что ли. На работе он как-то скрывает эту беду, чтобы не выгнали. А водить мотороллер уже боится, поручает мне. Хотя это тоже опасно: в любой момент могут тормознуть «дэпээсники». Правда, ехать по основной дороге всего ничего, от силы пару километров. И еще у нас такой принцип: кто не рискует, тот не пьет. А пьем мы после успешной работы, Зин Зиныч – пиво, я – пепси.
Я притормаживаю возле будки сторожа и всматриваюсь в темное окно:
– Кажется, сегодня никого нет.
– Отлично! – радуется он. – Ставим первую «галочку» в графе удача.
Он прав. Если бы сторож сидел на месте, нам пришлось бы отстегивать ему на «чекушку». А это двести рублей.
Мотороллер выкатывается на бетонные плиты, и мы едем мимо огромных каменных сараев. Их тут целая улица, стоят, прислонившись один к другому.
– В этих пакгаузах, – кричит мне в ухо Зин Зиныч, – мы хранили готовую продукцию, по сути, всю электронику для Черноморского флота.
Потом наш мотороллер пересекает двор бывшего гаража. Несколько машин, наполовину разобранных, с развороченными моторами, стоят, покосившись набок. Мне кажется, что их колеса вросли в землю.
– А это – гальванический цех, – объясняет Зин Зиныч, когда дорогу нам перегораживают невысокие сизые холмы.
– Что за горы, откуда они здесь? – спрашиваю я.
– Спекшиеся химикаты. Щелочи, соли.
– Это они так воняют? – удивляюсь я, втягивая ноздрями кислый воздух.
– Я не чувствую, – признается Зин Зиныч. – Но скорее всего, это каустическая сода. Сочится, подлюка, через выбитые окна.
Всякий раз, когда мы сюда приезжаем, Зин Зиныч твердит одно и то же. А я подыгрываю, делаю вид, что впервые слышу рассказы моего замечательного экскурсовода.
В какой-то момент впереди открывается ровная полоса. Я разгоняю мотороллер километров до сорока, он летит как птица. Мы выскакиваем на площадку перед зданием конторы.
– Осторожно! – кричит Зин Зиныч. – Бери левей.
Я выворачиваю руль и объезжаю широкую россыпь битого стекла, укрытого пылью.
Спустя пару минут мы останавливаемся перед входом в сборочный цех. Я легко спрыгиваю на землю, от напряжения немного дрожат руки, но мне весело, хочется поскакать на одной ножке, как раньше, в «классики». Я сдерживаюсь, чтобы не выглядеть дурой в глазах Зин Зиныча. Он тоже выбирается из своей сидушки; но делает это неловко и, качнувшись, машет руками, как будто хватается за воздух. Едва успеваю его поддержать.