Злая корча. Книга 2
Шрифт:
В одном из своих первых крупных произведений Куприн показал нравы проживающих в Полесье диковатых и суеверных крестьян, которые за посещение церкви избили «ведьму» Олесю, после чего «лесные колдуньи», уже изгнанные в свое время из деревни, вновь были вынуждены бежать из родного дома. Мы знаем, что подобное отношение к ведьмам было в Полесье даже в конце XIX века типичным, а суеверия крестьян совершенно дремучими:
В 1875 году на Полесье мужики в одном селе, по совету стариков и старосты, задумали испытать ведьм водою и просили помещика, чтобы он позволил «покупать баб» в его пруде. Когда помещик отказал, все женщины села были подвергнуты осмотру через повивальную бабку, нет ли у которой из них хвоста [98] .
98
Амфитеатров, А. Старое в новом. 1904. С. 177 (репринт).
Старуху
«Ведьмы» у Куприна действительно считали себя колдуньями — они также не могли не впитать народные представления о себе. Олеся говорит о бабушке: «Да, она, правда, колдунья». И с выражением «мрачной покорности своему таинственному предназначению» подтверждает, что ее душа принадлежит дьяволу: «Как же я посмею в церковь показаться, если уже от самого рождения моя душа продана ему». В этом смысле Амфитеатров справедливо отмечает, что ведьмы походили на своих гонителей — ведь они были продуктом той же самой народной культуры, пропитанной суевериями и магическими практиками:
Засуха 1880 года едва не стоила жизни тремъ бабамъ деревни Пересадовки Херсонской губернiи. Ихъ сочли за колдунiй, держащихъ дождь. Бдныхъ женщинъ насильно купали въ рк, пока он, чтобы спасти свою жизнь, не указали, гд он «спрятали дождь». Староста съ понятыми вошелъ въ показанную избу и въ печной труб нашелъ замазанное «гнздо» съ напильниками и запертымъ замкомъ. Находка доказываетъ, что вдьмы были не умне своихъ гонителей, и, дйствительно, пробовали колдовать. Завязанный узелъ, запертый замокъ — старинный и повсемстный магическій символъ задержки плодородія: жатвы уничтожаютъ закрутомъ, браки длаютъ безплодными, замыкая замокъ и забрасывая его, куда глаза глядятъ, съ извстнымъ колдовскимъ приговоромъ. Въ Польш жгли старыхъ бабъ не только при засухахъ, но и когда придется — на всякiй случай, чтобы застраховать себя отъ будущихъ засухъ и градобитiй [99] .
99
Амфитеатровъ, А. В. Старое въ новомъ. 1907. С. 8–9.
Что же такое колдовские закруты, о которых упоминают Куприн, Амфитеатров и сотни других авторов? Мы не найдем правильного ответа на этот вопрос в этнографических и фольклорных материалах. Точнее, те объяснения, которые присутствуют во множестве работ, таким ответом не являются. Не осознавая, чем была для крестьян спорынья, трудно понять, что такое закрутки, завитки или заломы. Различные исследователи видят лишь свой профильный аспект: представители естественных наук и аграрники уверены, что закрутки (закрута, завитка) — это просто очередное название спорыньи, такое же, как чертовы рожки или проклятый куколь [100] . Это совершенно верно, но вопрос «закрутов» в народной культуре выглядит несколько запутанней. Филологи и фольклористы, не обращая внимания на физическую спорынью как таковую, рассматривают только магические обряды с колдовскими «закрутками», суть которых могут только описать, но не объяснить. Спорынья для них «счастье», «удача», «прибыль», «сдвоенный колосок», а спорынья (рожки) — лишь эвфемизм («зерна ягеля», подсаженные О. Н. Трубачевым в словарь Фасмера).
100
Труфанов, О. В. и др. Алкалоиды спорыньи. // Эксклюзивные технологии. 2009. № 6. С. 50.
В реальности дуализм народного восприятия закруток поначалу лежал в плоскости обычной симпатической магии. Длинные рожки спорыньи действительно часто изогнуты, закручены («крючки» по Далю), иногда вообще выглядят «завитыми» вокруг колоса, изначально это и называлось закруткой или завиткой. Ведьмы — то есть обычные деревенские знахарки и повитухи — собирали эти закрутки на полях (протаптывая тем самым «прожин» — он не во всех местностях подразумевался узким) для абортов и облегчения родов. Это основное, с древности известное действие спорыньи, давшее закруткам и другое название: «маточные рожки». Многовековое использование спорыньи как родовспомогательного средства в мистическом народном сознании закономерно стало ритуалом, и со временем люди стали делиться своими караваями с запеченной в них спорыньей даже с реками, чтобы помочь им «родить»:
Весна в этом году выдалась неверная и холодная. Даже в последних числах мая лед на Байкале не сломало. «Родами матушка мучится», — говорили посадские женщины, глядя с берега на вспученную, но бессильную скинуть лед Ангару, и чтобы помочь реке, по суеверному обычаю,
Существует широко распространенное представление, что «злые корчи» начинались только в голодные годы, когда крестьяне вынуждены были питаться хлебом из зараженной спорыньей муки, так как выбора у них в голодные годы просто не было. Такое мнение основано на ошибочной проекции рациональности на мистически настроенных крестьян прошлых веков. Серьезные эпидемии эрготизма не менее часто происходили именно в урожайные годы, поскольку такой урожай во влажный год после нескольких лет засухи как раз и оказывался сильно пораженным спорыньей (первый крестовый поход в своей «народной» части, например). Сейчас нам известно, что спорынья — яд, но тогда крестьяне этого не знали, да и знать не хотели. И если бы у них и был выбор, то большинство все равно предпочло бы хлеб со спорыньей. Зачем им лишать себя сакрального «сельского наркотика», вреда которого они не осознавали?
101
Григорьев, В. С. Григорий Шелехов. М.: Советский писатель, 1952. С. 573.
А заглянет вдруг какой-нибудь заезжий фольклорист — Максимов или Даль — и начнет удивленно допытываться у крестьян: за что они так вредную спорынью любят? Зачем в хлеб ее запекают? Крестьянин хитро прищурится и ответит: «хлеб от нее зело хорош» — что эти городские понимают? Даль так и запишет в свой знаменитый словарь: спорыш — зерно уродливое, в пище вредное, но квашня от него хорошо поднимается, поэтому и зовется спорыньей [102] . Максимов подтвердит: спорынья «в пище ядовитая», но «некоторое количество ее в муке любят деревенские хозяйки за то, что от таких зерен хорошо подымается квашня, хорошо хлеб спорится (отсюда и ее название), то есть увеличивается объемом» [103] . А хлеб-то из муки с «крючками» поднимается обычно плохо, разваливается, крошится, а то и красным становится, и мясом пахнуть может, и селедкой — но не в этом его сила. Тогда это понимали не слишком хорошо, и даже окружной судебный врач Фабриц, писавший, что «спорынья представляет собой рзкое наркотическое средство» [104] , имел в виду не совсем то, что мы подразумеваем сегодня.
102
Спорынья. // В. И. Даль. Толковый словарь живаго великорускаго языка. Ч. 4. М., 1866. С. 270.
103
Максимов, С. Куль хлеба и его похождения (1873), репринт. М.: Терра, 1996. С. 107.
104
Fabrice, H. Ученiе объ изгнанiи плода и дтоубiйств. 1906. С. 42.
Появление рожков на поле нередко свидетельствовало о большом урожае, поэтому спорынья в народной культуре начала ассоциироваться с плодородием.
Спорынья, по наблюдениямъ русскихъ крестьянъ, преимущественно развивается на хлбахъ въ годы урожайные, когда и рожь растетъ хорошо:
Брицы — черные рожки (спорынья); когда житу годъ, и на ихъ родъ (Смолен. губ.).
Якъ есть в хлiбi рiжки, будутъ и пирiжки (Малор.) [105] .
Спорыш (спорынья, споръ), который в виде кудрявого (проекция завиток?) человечка ходит по полю, стал в восточнославянской мифологии воплощением плодородия. Спорыш — это не бог, как считали кабинетные ученые XIX века, скорее воплощенный дух жатвы и урожая. Дух спорыньи, от которой «зерно вырастает втрое» (Даль). А сама спорынья, производившая в «удачные» годы определенный состав алкалоидов, стала явлением сакральным — хлеб с запеченными «зернами чернушки» наполнял иногда крестьянина чувством эйфории и давал возможность лично побеседовать с Богом и с любимыми святыми (или встретить дьявола — в зависимости от «установки» и «обстановки»). То, что потом это заканчивалось злой корчей или отвалившимися членами, крестьяне с хлебом никак не связывали.
105
Ермоловъ, А. С. Народная сельскохозяйственная мудрость въ пословицахъ, поговоркахъ и примтах. 1905. С. 291.
«Вынимывать спорынью» из хлеба стало представляться страшным грехом ведьм и занятием сказочной Бабы-яги в частности. Баба-яга — олицетворение болезни (язя, яза, за) и наглядное воплощение страданий от эрготизма (костяная нога), но причиной болезни полагалась вовсе не спорынья, а украденный хлеб (отнимание спорыньи). Спорынья стала синонимом урожая, счастья и удачи. Как в восточнославянской жнивной песне о добром урожае: «Как на ниве Спорынья? — Всё ужиниста была, эко диво, эко диво, всё ужиниста была!». Спорынья стала живой и поселилась в домах. Именно об этом говорит «странный» эпиграф к книге, однако с фольклорной точки зрения он вполне адекватен, составители ничего лишнего не придумали (они просто знают только один аспект Спорыньи) — такой ее видел народ.