Злая мудрость (Афоризмы и изречения)
Шрифт:
Берегись его: он говорит лишь для того, чтобы затем получить право слушать, — ты же, собственно, слушаешь лишь для оттого, что неуместно всегда говорить, и это значит: ты слушаешь плохо, а он только и умеет что слушать.
У нас есть что сказать друг другу: и как хорошо нам спорить — ты влеком страстями, я полон оснований.
Он поступил со мной несправедливо — это скверно. Но что он хочет теперь выспросить у меня
*/После разлада/*. "Пусть говорят мне что угодно, чтобы причинить мне боль; слишком мало знают меня, чтобы быть в курсе, что больше всего причиняет мне боль".
Ядовитейшие стрелы посылаются вслед за тем, кто отделывается от своего друга, не оскорбляя его даже.
Поверхностные люди должны всегда лгать, так как они лишены содержания.
К этому человеку прилган не его внешний вид, но его внутренний мир: он ничуть не хочет казаться мнимым и плоским — каковым он все-таки является.
Противоположностью актера является не честный человек, но исподтишка пролгавшийся человек (именно из них выходят большинство актеров).
Актеры, не сознающие своего актерства, производят впечатление настоящих алмазов и даже превосходят их — блеском.
Актерам некогда дожидаться справедливости: и часто я рассматриваю нетерпеливых людей с этой точки зрения — не актеры ли они.
Не путайте: актеры гибнут от недохваленности, настоящие люди — от недолюбленности.
Так называемые любезники умеют давать нам сдачу и с мелочи любви.
Мы хвалим то, что приходится нам по вкусу: это значит, когда мы хвалим, мы хвалим собственный вкус — не грешит ли это против всякого хорошего вкуса?
Хваля, хвалишь всегда самого себя; порицая, порицаешь всегда другого.
Ты говоришь: "Мне нравится это" — и мыслишь, что тем самым хвалишь меня. Но /мне/ не нравишься ты!
В каждом сношении людей речь идет только о беременности.
Кто не оплодотворяет нас, делается нам явно безразличным. Но тот, кого оплодотворяем /мы/, отнюдь не становится тем самым для нас любимым.
Со всем своим знанием других людей не выходишь из самого себя, а все больше входишь в себя.
/Мы/ более искренни по отношению к другим, чем по отношению к самим себе.
Когда сто человек стоят друг возле
Собака оплачивает хорошее расположение к себе покорностью. Кошка наслаждается при этом собою и испытывает сладострастное чувство силы: она ничего не дает обратно.
Фамильярность превосходящего нас человека озлобляет, так как мы не можем расплатиться с ним тою же монетой. Напротив, следует посоветовать ему быть вежливым, т. е. постоянно делать вид, что он уважает нечто.
Что какой-то человек приходятся нам по душе, это мы охотно зачитываем в пользу его и нашей собственной моральности.
Кто беден любовью, тот скупиться даже своей вежливостью.
Кто честно относится к людям, тот все еще скупится своей вежливостью.
Когда мы желаем отделаться от какого-то человека, нам надобно лишь унизить себя перед ним — это тотчас же заденет его тщеславие, и он уберется восвояси.
Бюргерские и рыцарские добродетели не понимают друг друга и чернят друг друга.
Незаурядный человек познает в несчастьи, сколь ничтожно все достоинство и порядочность осуждающих его людей. Они лопаются, когда оскорбляют их тщеславие, — нестерпимая, ограниченная скотина предстает взору.
Из своего озлобления к какому-то человеку стряпаешь себе моральное негодование — и любуешься собою после: а из пресыщения ненавистью — прощение — и снова любуешься собою.
Познавая нечто в человеке, мы в то же время разжигаем в нем это, а кто познает лишь низменные свойства человека, тот обладает и стимулирующей их силой и дает им разрядиться. Аффекты ближних твоих, обращенные против тебя, суть критика твоего познания, сообразно уровню его высоты и низости.
Не то, что он делает и замышляет против меня днем, беспокоит меня, а то, что я по ночам всплываю в его снах, — приводит меня в ужас.
Культура — это лишь тоненькая яблочная кожура над раскаленным хаосом.
Эпоха величайших свершений окажется вопреки всему эпохой ничтожнейших воздействий, если люди будут резиновыми и чересчур эластичными.
/Дюринг/, верхогляд, повсюду ищет коррупцию, — я же ощущаю другую опасность эпохи: великую посредственность — никогда еще не было такого количества /честности/ и /благонравия/.
Теперь это только эхо, через что события приобретают «величие»: эхо газет.