Зло

Подъячев Семен Павлович

— Ну, вот, глазаньки мои лопни, отдам, — сказал Левон, перекрестившись в угол, где висели иконы. — Не сойти мне с этого места, коли не отдам…

— Мотри, мужик, — сказала Юдиха, — грех тебе будет, коли обманешь вдову… господь с тебя взыщет… потеряешь впятеро.

Она обтерла руки о бедра и добавила:

— Посиди чуток… сичас я…

Она вышла куда-то из избы и вскоре возвратилась, неся подмышкой бутылку.

— Нету половинок-то, — сказала она, — все изошли… вот бутылка… хошь — бери всяе, а раскупоривать не стану.

— Давай, —

сказал Левон, — все едино… Открой-кась!

— А сам-то… аль непривычен?.. Вон шило-то торчит стенке… вон за тобой-то! Подакась его!…

Левон подал шило. Она вынула им пробку и, поставив бутылку на стол, сказала, улыбаясь…

— Кушай на доброе здоровье… Закусить хоть луковичку дам… Лук у меня сла-а-адкай, присла-адкай… аки сахар, ей-богу.

Левон, не слушая ее, налил в чайную чашку водки, перекрестился и выпил.

— У-у-у! — произнес он, сплевывая на пол. — Опоила!

— А ты на, чудак, закуси скорей!..

Он закусил и немного погодя выпил еще.

Пил он вообще мало и, так сказать, только в исключительных случаях. В престольные праздники, на свадьбах, летом мирское, когда кто «попотчает», когда «на тельмовщинку». На свои пил мало. Разве уж когда «зимой, перезябнув и с устатку», выпивал сотку, да и «тае» не всю, а разделял ее на два, как он выражался, «заряда»…

Теперь, выпив почти без передышки две чашки, он как-то сразу опьянел и раскис. Водка подействовала на него не так, как он предполагал, идя к Юдихе, ободряюще и весело, но совсем напротив: она принесла ему какую-то нестерпимую душевную муку и вместе злость. Ему хотелось и плакать, и ругаться, и бить всех и все, что ни попадет под руку.

Пьяное воображение работало с удвоенной силой, рисуя перед глазами картину насилия над женой со всеми подробностями, а в уши точно кто-то нашептывал те слова, которые, по его мнению, говорил жене, лаская, обнимая и целуя ее, тот.

От этой воображаемой картины и слов у него внутри пробегало что-то холодное, острое, мучительное и подступало к горлу.

— Врешь, — говорил он, хлопая и стуча кулаком по столу, — врешь, паскудница!.. Сама ты… по согласью… Не поверю, чтобы занасилку… Ни в жись не поверю!.. Нешто мыслимо?.. Гы, нашла дурака… он, мол, дурак, поверит, мол…

— Да это ты про кого же? — спросила Юдиха, покончив с мытьем пола и присаживаясь на скамью к столу против него. — Слушаю я, не пойму, про что это ты онучу-то жуешь?..

— А тебе что?.. Ты молчи… ты меня не серди… все вы сволочи, потаскушки. Ты как об себе понимаешь, а? Вдова ты, а?.. Небось, думаешь, кто я, а?.. Живу по-хорошему, а? Честная ты, честная!

— А тебе какое дело до меня… Ты что надо мной, начальник какой приставлен, аль муж? Может, и не один есь… тебе како дело?.. Боюсь я, что ли?.. Я хозяйка!.. Вот она, кружилочка-то, не тушилочка, собственная… Кого полюблю, тот и мой!..

— Ах, — обтирая рукавом рубахи глаза, с улыбкой произнес Левон. — Ах, вы, оглашенные!.. Полюби теперь меня… А?

Юдиха засмеялась.

—

А жана-то? — сказала она. — Она те убьет, а мне глаза выцарапает… За что тебя любить-то?.. Денег, что ли, много, аль красив больно?.. Много вас таких-то!.. А ты вот что: пей скореича, да ступай, с богом… время уж… гляди, вечер… ступай к жане… Ишь ты, раскис, как мухомор от дождя… Смотреть-то на тебя тошно!.. Оботри сопли-то!..

— Ты мне про жану не говори… не вспоминай! — закричал он вдруг, ударяя кулаком по столу. — Не вспоминай!..

— О, как страшно!.. Испугал!.. Тише, военный!.. Что та-ка твоя жана за барыня?..

— Убью! — заорал Левон и сшиб со стола кулаком бутылку на пол. — За-а-душу!..

— Ах ты, пес слюнявый! — вскочив с места, в свою очередь завизжала Юдиха. — Ты чего ж это посуду-то бьешь, а? Выжрал дарма — скандальничать, приставать… аль я какая, а? Да я тебя засужу, чорта!.. Отдавай деньги, лошак!

— Каки деньги? За что? Вот чего не хошь ли? Сво-о-ло-чи! Кустовки проклятые… зауголки!

Он поднялся и, шатаясь из стороны в сторону, точно его кто толкал то в один бок, то в другой, пошел к двери.

— Ах ты, дьявол косматый!.. Чортушка! — завопила Юдиха и ударила его обеими руками изо всей силы сзади в спину.

Он ткнулся вперед, стукнулся головой о дверь, отшиб ее и вылетел на мост…

— Вот тебе, чорту, за это! — закричала Юдиха, ткнув его ногой в бок. — Всякой придет, лается!.. Иди, пока цел, а то, истинный господь, изворочаю поленом до смерти и в ответе не буду… Косматый чорт! Я вить тебе не жана далась!..

Левон поднялся и, не обращая на нее никакого внимания, бормоча что-то под нос, шатаясь, вышел на улицу.

X

Солнце село… смеркалось… было совсем тихо…

Из-под горы в деревню гнали скотину… Голодные овцы бежали впереди, останавливаясь, тараща удивленные глаза, и блеяли жалобными, точно плачущие дети, голосами. Бабы закликали их по дворам: «Барашк, барашк, барашк!» И громко и отчетливо раздавались их голоса в чистом и чутком воздухе.

Левон шел среди улицы в гору, кидаясь из стороны в сторону, точно играл в жмурки, стараясь поймать кого-то… бормотал про себя… останавливался., приплясывал… пел:

Ах, Фроська моя, Ты не брось-ка меня! Ты не брось, не покинь, Я останусь один…

привлекая на себя общее внимание бывших на улице баб и ребятишек.

Придя домой, он молча с трудом залез на печку, лег там, уткнувшись головой в задний угол к трубе, и сейчас же уснул.

Видя его в таком состоянии, Агафья ничего не сказала. У нее точно что-то оборвалось и похолодело внутри. Она тихо и горько заплакала, сознавая и как будто чувствуя, что на нее и на мужа благодаря ей надвинулось, как черная туча, огромное, непоправимое, злое горе…