Злом за зло (Драконоборец - dark edition)
Шрифт:
— Как известно, игральные карты не подходят для гадания, они лгут, но мы поступим проще. Гадала когда-нибудь?
Колода пустилась в зачаровывающий пляс, крутясь между пальцами и изящно тасуясь, — с картами Тобиус всегда был очень хорош. Он не назвал бы себя азартным игроком, но карточные игры знал и хорошо умел выигрывать, чем и кормился некоторое время после выпуска из Академии. Еще он умел виртуозно тасовать карты и даже показывать карточные фокусы, чего, впрочем, никогда не делал, ибо для волшебника это являлось одним из позорнейших занятий. Аккуратные пентагоны плясали, то разделяясь на две ополовиненные колоды, синхронно кружившиеся в пальцах каждой руки, то вновь с приятным шелестом объединяясь в одну, чтобы перелететь по воздуху туда-сюда и вновь разделиться. То, что его глаза были закрыты, ничуть не мешало волшебнику проводить свои манипуляции.
— Гадала когда-нибудь? — повторил он низким спокойным голосом.
— Нет, — с некоторым усилием ответила Райла,
— Неужели? — все так же продолжил маг. — Девицы обожают устраивать гадания на суженого, разве нет? Расскажи мне.
— У меня не было времени заниматься такими глупостями, — хрипловато отозвалась мечница. — Когда умерла мать, мне было тринадцать, надо было вести хозяйство. Тяжело, не до ерунды. На лавках сидели сводные братья, трое, всех накорми, всех обстирай, дом убери, корову подои, и так изо дня в день, от утренних сумерек до вечерних. А еще пряжу прясть, одежку шить… Все бы ничего, да отчим стал пить. Он неплохой был, мать любил и женился, хотя с ней и меня пришлось брать, лишний рот, не родной. Но он взял, и кормил, и не обижал, но когда мать от грудной болезни померла, запил. Стал приползать домой ночью, не человек — животное, мычит, дичится, а мне его до кровати тащить, раздевать, одеялом укрывать. Спьяну он меня матери именем звал, похожи мы с лица. Смотрел на меня, а видел ее, к себе тянул, груди ее у меня искал, насилу отбивалась. Однажды сил не хватило. Тогда я не то что сейчас была, тощая девчонка четырнадцати лет. Когда отчим захрапел, я кое-как из-под него вылезла, слезы и кровь утерла, собрала узелок и по ночи из дому убежала. Не понимала, дурында, что есть в мире вещи хуже ласк пьяного мужика. Много, много хуже. Ходила по дорогам с бродягами-попрошайками, прислуживала в разных кормильнях, шинках, и даже в одном замке прачкой была. Но отовсюду приходилось убегать, потому что везде для девки одна и та же судьба уготована — везде пытаются нагнуть и поиметь. Однажды прибилась к обозу, который ехал следом за отрядом бреоникийских наемников. Тогда в Сарвасте что-то неспокойно было. Года два с ними провела, пока они то одному хозяину служили, то другому, а потом и вовсе под знамена Гильвиорского ордена подались, с хобгоблинами воевать отправились. Часто после боя выносила раненых к лазарету, ну и мародерствовала, конечно. Однажды, когда подружки мои, подбирая и без того короткие юбки[30], вспарывали тайники на солдатских поясах и за другим добром охотились, я подняла с земли меч. Не просто меч, а фламберг, огромный, тяжелый, мой. Я тогда подумала, что с таким мечом даже девка сможет стать себе хозяйкой. Подружки только посмеялись, а я взяла и потащила меч. Потом один бравый офицер попытался у меня его отнять, а я ему чуть голову не снесла, заодно себе руки из плеч едва не вырвав. Упросила одного мечника взяться за мое обучение, он и взялся, днем учил меня, а ночью я с ним спала. Вполне справедливо, я была довольна. Со временем приноровилась, раздобыла доспехи впору и стала проситься в отряд. Офицеры долго смеялись. Но однажды сама вышла в поле, без разрешения, без оплаты. Выжила, убила двоих и выжила. И в следующий раз, и в другой. Кровищей и разрубленными телами меня уже было не пронять, а с мечом я чувствовала, что живу, что я себе хозяйка. В одном бою отряд получил большие потери, нужно было пополнять ряды как можно скорее, и надо мной уже не смеялись. Следующие годы я рубилась наравне со всеми и веселилась наравне со всеми. Приятно было еще и то, что мне не приходилось отдавать жалованье маркитанткам, многие мне самой готовы были платить за любовь, а я могла выбирать кого захочу. Продвинулась по службе, стала лейтенантом, получила в подчинение три десятка таких же рубак, так и жила. А однажды к нам заявились люди с большими деньгами и сказали, что Радовану Карапсуа, единственному законному королю Ридена, нужно так много мечей и мушкетов, сколько можно найти. И мы пошли, и мы начали воевать за Радована против его родственничков. Довольно быстро меня выделили из общего числа наемников и предложили особую работу — защищать короля, стать частью его личной гвардии. Огромные деньги и новые латы, черные, из нуагримга. За такие доспехи можно купить замок с землями, а они предложили их мне и сказали — если отслужу пятнадцать лет, смогу забрать себе, это за вычетом жалования. Я не раздумывала, поклялась в верности, подписала договор — и гномы из Стальной Артели сняли с меня мерки. Начав новую службу, я познакомилась с остальными такими же отобранными. Черная полусотня, самые разномастные и опытные головорезы, нанятые чуть ли не со всех концов Вестеррайха, латники, конники, лазутчики, фехтовальщики, стрелки. Там я и познакомилась с Октавианом, личным советником, магом, особой, приближенной к еще не коронованному королю. Он был такой… милый, совсем не как те быки, с которыми я делила битвы на бранном поле и в кровати. Такой трогательный, добрый. Этот курвин сын подарил мне букет полевых цветов — первый букет, который мне подарили в жизни. И руку поцеловал. Мою руку, коротая убила столько людей и на которой корка сухой крови стала
Из ее глаз потекли слезы, зрение, затуманенное ими, сбилось с карточной пляски, и ее разум прояснился. Тобиус понял это, когда оказался придавлен к перине с ощущением острой стали у себя на горле.
— Кажется, мы это уже проходили, — сказал он, чувствуя, как лезвие повредило кожу.
— Ах ты мерзкий, грязный, подлый, извращенный курвин сын! — кричала женщина, брызжа слюной ему в лицо. — Что ты сделал?! Что ты сделал со мной?!
Распахнулась дверь, и волшебник вскрикнул руку, предостерегая гвардейцев от любых иных действий.
— Оставьте нас!
— Но, господин…
— В лягушку превращу. И не возвращайтесь, если лично не позову.
Они вынужденно повиновались, вышли в коридор и плотно закрыли дверь, оставив свою сестру по оружию сидеть верхом на маге и держать нож у его горла.
— Райла, давай успокоимся…
— Не смей так со мной разговаривать, ты, паршивый кусок собачьего дерьма!
— Или что? Прирежешь меня? Посмотри, царапина уже затянулась, можешь вскрыть мне горло — и произойдет то же самое, все зарастет на твоих глазах, я только крови немного потеряю, а уж от нового удара как-нибудь спасусь. Я боевой маг, пани Балекас, меня нужно нашпиговать сталью, чтобы убить…
— Или нужно просто повредить мозг!
Она размахнулась и ударила, целясь острием туда, где под лентой ткани был глаз, волшебник вслепую перехватил ее руку, второй обхватил талию, выгнулся дугой и перевернулся, подминая мечницу под себя. Целых несколько мгновений он имел полное превосходство и пытался побороть один-единственный порыв — желание получить еще один поцелуй. Да, сломанный нос, откушенные губы или язык — все это будет, но потом, зато на какой-то миг он вновь сольется с ней в поцелуе…
В поглощенном темнотой сознании вспыхнуло воспоминание о том, как он готов был сотворить безумие в Сердцевине Гильдхолла и какой стыд испытал после. Ни одна женщина не стоит того, чтобы мужчина превращался в дурака. Волшебник оттолкнулся и встал, попутно вырвав из ее крепкой ладони кинжал. Тот же самый, с фигурным навершием в виде вороньей головы.
— Убить меня хотела? Живешь страстями. Я ничего не сделал, ты вдруг начала откровенничать, а я просто не нашел нужного момента, чтобы тебя прервать. Не хотел быть грубым.
Он подкинул кинжал, перехватил его за клинок и протянул ей. Хорошо, что это была правая рука, — окажись оружие не в бронзовой хватке, а в плотской, Тобиусу пришлось бы сращивать рассеченную ладонь, когда мечница вырвала оружие из его пальцев. Райла Балекас ураганом ярости выметнулась прочь из покоев и удалилась, изрыгая проклятия на шехверском.
— Ф-ф-фря! — насмешливо выдал Лаухальганда, который и ухом не пошевелил, чтобы помочь волшебнику.
— Да, знаю, что заслужил кровавую улыбку от уха до уха. Но ведь все закончилось так, как надо. Так, как будет лучше для всех. Экспромтом.
Лучше для всех, думал Тобиус, заваливаясь на мятые простыни и ощущая, что где-то внутри какая-то часть его личности громко заявляет, что не лучше, а остальные, более мудрые и сознательные, части стараются игнорировать ее. Он действительно не планировал этого, просто хотел взять карты, позволить ей выбрать одну, перетасовать и позволить найти выбранную вновь. При достаточном количестве угадываний можно было не сомневаться — ведь все известные книги утверждали, что такие, как Райла, в принципе очень везучи. Хотя, услышав историю ее жизни, он мог бы поспорить с этим мнением.
Ворожеи, травницы, знахарки, гадалки, потомки ведьм, не обладающие настоящим магическим даром, лишь более прозорливы, чем простые люди. Гадальные карты в их руках всегда оставались искренни, им были понятны самые малозаметные приметы, из их рук выходили хорошие лекарства для людей и животных. Казалось бы мелочь, но Церковь и феодальная знать всегда преследовали ворожей с тем же упорством, что и ведьм, или даже большим, ведь если ведьм простолюдины боялись, то ворожей — нет. Наоборот, к ворожеям прислушивались, их защищали от костра и виселицы, прятали, ради них хлеборобы и скотники лжесвидетельствовали и подставляли под кнут свои спины, потому что ворожеи были рядом с простонародьем, были готовы помочь советом, который в итоге всегда приносил выгоду, даже если казался бессмыслицей или безумием[31].
Но взявшись за карты и начав их тасовать, маг подумал — а что будет, если он ее загипнотизирует? Сможет ли он сделать это без магии? Нужно ли это ему? Экспромт. Гипноз вдруг удался, и теперь, когда в ее глазах он превратился в мерзкого манипулятора, без спросу овладевшего воспоминаниями из чужой жизни, взаимное напряжение должно было спасть. Тобиусу совсем не нужны были проблемы с Октавианом Риденским, тем более из-за женщины. По такой причине ни один уважающий себя маг не станет конфликтовать с собратом по Дару, но уязвить гордость другого волшебника или же присвоить его собственность — значит нажить себе смертельного врага. Тобиус не желал множить своих врагов, их и так было много, и они были сильны. К тому же у него все еще был вопрос к Октавиану — вопрос, которого никак не получалось задать.