Злосчастие Добродетели
Шрифт:
Достоевский в «Братьях Карамазовых», в «Преступлении и Наказании» пользовался формой детектива, для того чтобы доподлинно разглядеть наши грехи, вину и суд нашей совести. Маркиз де Сад в своих произведениях пользовался формой тогдашнего плутовского, скабрезного рассказа, романа, чтобы доподлинно рассмотреть наши пороки и добродетели, нашу внутреннюю множественность страстей, стремящихся к соединению в одно целое. Это одно целое всякий раз воплощено, хоть лишь на мгновение, во взаимном оргазме всех участников оргии или Круга – так часто используемого им символа. Причём круг этот, как правило, формируется вокруг Добродетели в Центре. Её страдания, её боль сливаются с наслаждением оргии – боль и сладость сплавляются в одно, добро и зло становятся нераздельными на миг и достигается – Целое, Совершенство.
Если мы хотим двинуться вперёд, если мы хотим совершенства, нам нужно соединить, пусть насильственно, то, что мы до сих пор разделяли: палача и жертву, месть и прощение, боль и радость. Ибо Боль и смерть – два главных свидетельства Жизни, нераздельных от радости и чувства существования. Через ощущение боли исключительно острой становится радость. Поглядите на аскетов в день восточного карнавала, в состоянии экстаза протыкающих насквозь себе щёки, живот, губы и так далее. Разве это не садистское оргаистическое действо? Другое дело, Что в этот миг человеку открывается? Какие неведомые просторы?
САДИЗМ И РУССКИЕ СКАЗКИ.
Принципы, о которых печётся маркиз, – это принципы свободы, свободы от всех условных, ханжеских пут жизненного корыстного устройства. В чём мы несвободней всего? В интимной жизни, в выражении своих страстей и потаённых желаний наслаждений. Вот эту свободу и описывают книги де Сада: исполнение наших страстей маркиз де Сад выбрал в качестве главной фабулы, главного мяса повествования в своих книгах. Автор выбрал самую ханжескую и закрытую, запретную часть нашей жизни, в которой люди сильней всего зажаты и моралью, и законами; где они сильней всего лгут себе и другим; где один человек не способен объявить другому, чего он хочет На Самом Деле, а если и способен, то с полной неуверенностью в желании: ибо откуда мы знаем, чего хотим, в особенности когда замираем в тёмных аллеях страсти и томления. Тут бездонна заводь.
Маркиз де Сад выбрал эту вязкую, поглощающую, жуткую топь наших страстей в качестве модели свободы-несвободы и принялся описывать разных людей, разные сословия, разные наши мировоззрения в условиях, когда вдруг наступает Полная Свободы, совершенная раскрепощённость: гуляй, как хочешь. И вот тут, прежде всего и обнажилась драматичность нашего Человеческого устройства: полная свобода – всегда в ущерб другому, всегда в ущерб Добродетели. Исполнение наших желаний, наших страстей возможно лишь с причинением страдания и боли другому существу. Вот откуда пошло слово Садизм, ибо садизм – есть получение удовольствий, наслаждение сексуальное, эротическое, с обязательной нуждой чужих страданий. Садист испытывает полное удовлетворение лишь когда жертва на его глазах мучается от боли.
Садизм есть страшное противоречие меж любовью и страстью. Любовь даёт, страсть завладевает. Страсть владеет миром, толпой, поколением… вожаками. Любовь способны испытывать отдельные люди, отщепенцы… Личности.
Маркиз де Сад, воплотив, наше человеческое (добродетель, нравственность, совесть, любовь) в молоденькой наивной девице швырнул её (это человеческое) на растерзание нашим страстям. Обнажая девицу, он обнажал потаённую суть нашей жизни, выставляя в самом голом виде добро и зло; страдание и наслаждение; тщение и награду. Он обнажал всякий раз основу жизни, где как в песне В.Высоцкого: разницы нет между правдой и ложью, если, конечно, и ту и другую раздеть… Маркиз де Сад, верней, его герои и раздевали, и сами раздевались во всех смыслах: физическом, нравственном, философском… В книгах де Сада царствует немыслимая и крайняя свобода самовыражения, обнажённости всех смыслов и ценностей жизни. Здесь беспримерная дозволенность зла соединяется (буквально) с такой же беспримерной верой и неуступчивостью добра. В этом повторяющемся чудовищном соитии сливаются воедино наслаждение и боль, сладость и горечь, насильник и жертва, вопрошая всякий раз о ценностях и смысле жизни.
Мне бы хотелось определить литературу де Сада, рассматривая её с такого боку, как мистико-реалистическую. Ибо подобно
Всеобщий «Садизм» нашего существования в самом неприкрытой и непристойной форме наступил лишь в двадцатом столетии. Вот когда стали «иметь» чуть ли не ежедневно, самыми разными способами и зачастую без всякого повода, просто из удовольствия. В особенности в нашем, российском существовании последних 70-ти лет. Реальность книг маркиза де Сада стала повседневностью страшной сказки русской жизни. Что же до похождений и сопряжённых с ними страданий Добродетели – читайте Варлаама Шаламова, «Факультет ненужных вещей» и Хранителя древностей» Юрия Домбровского, Солженицинский «Гулаг» и тому подобное…
Воплотилось то, чем маркиз де Сад пользовался, как литературным приёмом, используя буквальную метафору, овеществляя её в виде образов, отношений и поведения. Голой буквальной метафорой писал Вергилий. Вспомните то место, где Эней попадает в загробное царство, … «Шли вслепую они под сенью ночи безлюдной… Там, где начало пути, в преддверье сумрачном Орка Скорбь ютится и с ней грызущие сердце Заботы, Бледные здесь Болезни живут и унылая Старость, Страх, Нищета, и Позор, и Голод, злобный советчик, Муки и Тягостный Труд – ужасные видом обличья»…
И вот русская жизнь Стала этой буквальной метафорой. Сатана стал править в Москве, и возник Булгаковский «Мастер и Маргарита». Буквальный коммунизм сию же минуту стали Овеществлять герои Платонова в «Чевенгуре» в точности так, как это происходило в настоящей жизни. Пропала условность, пропал символизм метафоры – всё в жизни обнажилось, только, как говорится, пиши!
Прежде всего обнажилась сама власть, не подложенная больше деньгами и теневой настоящей и недостижимой для народа «сладкой» жизнью, власть превратилась в искусство ради искусства и неимоверно приблизилась ко всякому человеку, требуя от него соответствия себе на самом верху. Если на Западе в трёхмерном мире всё ещё разнообразных условностей, вершина власти бесконечно удалена от простого человека и соответствия требует лишь непосредственный твой начальник; в России на непосредственного начальника всегда можно было «плюнуть», а вот вершина от каждого требовала подтверждения Себя Лично. Вспомните собрания, одобряющие действия правительства в связи с вторжением в Чехословакию, например. Вся жизнь потеряла в этом смысле третье измерение, стала плоской. Условные ценности: власть, деньги, благородство происхождения – всё это сначала насильно было обесценено и обнажено, а после, как-то так, без цены, и вошло в жизнь следующих поколений. Мы изжили хлеб, не вкусив его… изжили потребительство (верней, довольство им), не получив толком ничего. Да и как было не изжить. Сегодня у тебя власть, а завтра тебя расстреляли! Деньги – забрали. Богатства – тут же лишат ближайшим декретом. А про благородство лучше не говорить: узнают – сразу в лагерь. Осталось в результате то, чего забрать нельзя, то, что человек носит с собой. Прямо, как у героини маркиза де Сада – в основном одни добродетели, да совесть.
Тут однако вышло странное дело. Те, кто больше в себе человеческих богатств накапливал, тот больше всех унижен бывал. При полном сочувствии, так сказать народной массы, сиречь жизни вокруг. Потому что в «правящие», в число тех, кто унижал, шли самые что ни есть бездари, ни на что, кроме зоологии непригодные (в человеческом, творческом смысле). И те, кто подчинялся зоологически, голой силе Начальства, боялись, тем не менее одновременно и презирали этих стоящих наверху. Так и говорили в народе, мол, конечно, по партийной линии легче. Дурак дураком был, а гляди вступил в партию и выбился, живёт как человек…