Зловещее наследство
Шрифт:
Правильно выбрал, подумал Берден. Он повернулся к бледному мужчине с собакой на поводке:
— Может, вы мне поможете, сэр?
Поводок дернулся, собака уселась на поребрике.
— Этот джентльмен… — свидетель указал на раздавленное тело на полосе, — он, как полагается, посмотрел направо и налево. Никого не было. Но из-за моста не все хорошо видно.
— Да, да. Я вижу.
— Ну, он и начал переходить к островку безопасности, когда откуда-то возникла эта белая машина. Она неслась как сумасшедшая. Эти малолитражки, если у них мотор модернизирован, могут носиться с ужасной скоростью.
— Все хорошо.
— Потом автомобиль сбил его. О, водитель изо всей силы жал на тормоза. Я до конца дней своих не забуду визг тормозов, его крик, как он выбросил руки и рухнул, словно кегля.
Берден оставил констебля собирать имена и адреса, а сам повернулся и направился к белой машине. Женщина коснулась его руки.
— Послушайте, — сказала она, — он хочет священника или что-то в этом роде. Он до вашего появления все просил. Он говорил: дайте отца Чивертона, словно знает, что уходит.
— Правда? — Берден остро взглянул на доктора Крокера.
Тот кивнул. Умирающий был уже накрыт, под головой лежал свернутый плащ.
— Он говорил об отце Чивертоне. Честно говоря, меня больше беспокоило его физическое, чем душевное состояние.
— Значит, он — из Красного Креста?
— Господи, нет. Вы, полицейские — кучка атеистов. Чивертон — наш новый викарий. Вы что, не читаете местный листок?
— Из отцов церкви?
— Очень важная персона. Коленопреклонение, благодарственный молебен и прочий джаз. — Доктор кашлянул. — Я сам — конгрегат.
Берден пошел к перекрестку. Лицо мужчины было белым в желтизну, но открытые глаза смотрели внимательно. С небольшим удивлением Берден увидел, что он очень молод, не более двадцати.
— Чего-нибудь хочешь, парень? — Он знал, что доктор уже сделал ему обезболивающий укол. Наклонившись, инспектор закрыл его от любопытных. — Ну, через минуту мы тебя увезем, — солгал он. — Можем мы что-нибудь для тебя сделать?
— Отца Чивертона… — был еле слышный шепот, столь же бесстрастный и бесчувственный, как порыв ветра, — отца Чивертона… — Судорога пересекла угасающее лицо. — Исповедаться… искупить…
— Кровавая религия, — сказал врач, — не может даже позволить человеку умереть в мире.
— Вы, наверное, ценный вклад для конгрегатов, — цапнул его Берден. — Он, очевидно, хочет исповедаться. Полагаю, в англиканской церкви принимают исповеди?
— Да, если вы представляете себе, что это такое.
Берден бросил на него убийственный взгляд.
— Не сердитесь на меня, — мягко сказал врач. — Мы посылали за Чивертоном, по и он, и его помощник на какой-то конференции.
— Констебль Гейтс! — Берден нетерпеливо окликнул человека, записывавшего адреса. — Смотайтесь в Стоуэртон и притащите мне… э… викария.
— Мы уже пытались найти викария в Стоуэртоне, сэр.
— О господи! — тихо сказал Берден.
— Извините, сэр, но сейчас на встрече со старшим инспектором священник. Я могу отправиться в участок и…
Берден вздернул брови:
— Давай, да быстро…
Он пробормотал что-то утешительное для мальчика и направился к девушке, которая начала всхлипывать.
Она
Она увидела ее в окне агента но недвижимости, когда шла домой с работы. Фотографию дома, но не такого, каким он стал сейчас, грязным и потрепанным непогодой, заросшим Агенты по недвижимости обманывают вас, они хотят, чтобы вы думали, что нечто подобное только что случившемуся было давно… Вас? Как только она подумала «вас», так сразу поняла, что это начинается снова, повторение ночных кошмаров. Тогда она села в «мини» и поехала во Флэгфорд, прочь от ассоциаций и воспоминаний и ненавистного голоса. И пить, пить, чтоб отогнать это.
Но оно не уходило, и ты опять была там, в большом доме, прислушиваясь к голосам, которые продолжали уговаривать и спорить, пока тебе не надоело, так надоело, что ты вышла в сад и встретила там маленькую девочку.
Ты подошла к ней, а она спросила:
— Вам нравится мое платье?
— Хорошенькое, — сказала она, но ей в голову не пришло подумать, что оно может быть лучше ее собственного.
Девочка играла на куче песка, делая куличики из старой чашки без ручки. Ты осталась и играла, и после этого каждый день приходила играть на песок, там, где тебя не видели из больших окон. Песок оказался теплым и прекрасным, и это было понятно. Ты могла понять и маленькую девочку, несмотря на то что она оказалась самой маленькой девочкой из всех, кого ты знала. Ты знала многих взрослых, но не могла понять их, ни их безобразные слова, ни странный просительный тон разговора, всегда о деньгах, так что казалось, ты видела, как монеты падали с извивающихся губ и тяжело выскальзывали из трясущихся пальцев.
Маленькая девочка очаровала ее тем, что жила в дереве. Конечно, это было не настоящее дерево, а дом, стоявший в зарослях кустарника, трепещущих листвой.
Песок был не сухой, как в той пустыне, в какой ты жила сейчас, но теплый и влажный, похожий на пляжный песок, омытый прохладным морем. Он казался слишком грязным, и ты испугалась того, что будет, если он попадет на твое платье….
Ты заплакала и затопала ногами, но ты никогда не плакала так, как плакала теперь, когда интересный инспектор подошел к машине, с глазами полными гнева.
Неужели он действительно рассчитывал что-нибудь найти после стольких лет? Арчери принял во внимание этот вопрос Уэксфорда. Это, решил он, больше вопрос веры, чем настоящей уверенности в невиновности Пейнтера. Но веры во что? Конечно, не в миссис Кершоу. Возможно, это была искренняя вера в то, что такие вещи не могли бы случиться с кем-либо из его, Арчери, окружения. Ребенок убийцы не может быть таким, как Тэсс, Кершоу не любил бы ее, Чарли не захотел бы жениться.
— Никакого вреда не будет, если я увижу Алису Флауэр, — сказал он и почувствовал сам, что тон у него неубедительный, — и я хотел бы поговорить с внуками Примьеро, особенно с внуком.