Злой
Шрифт:
— Мои дорогие, — вмешался Ткачик, не меняя позы. — Хватит этого шума, хорошо? У меня потом до самого вечера мигрень. — Он, будто забавляясь, подбрасывал в руке большие портновские ножницы.
— Мориц, — проговорил Крушина, подходя к Мехцинскому. — Не выступай. А то можешь вскоре заплакать. Горькими слезами!
— Крушина, — холодно и безбоязненно ответил Мехцинский; он был выше Крушины, но не такой крепкий, сразу видно, что намного слабее, — я тебя не боюсь. Заруби это себе на носу! И ещё скажу: не боюсь я этих фраеров. Я не Мето. Я бы охотно
В кухне воцарилась мёртвая тишина. Пять пар глаз уставились в одну точку, как будто брошенная Мехцинским фраза повисла в воздухе. Стрекотанье швейной машинки медленно затихло под ногами онемевшего Гуля.
— Порядок, — неожиданно, с деланной невозмутимостью ответил Крушина. — Тогда не о чем говорить. Мето, постарайся устроиться в киоск с газированной водой. Найдутся другие, с кем можно будет договориться. Те, кто так просто не отступит.
— Роберт! — Мето приблизил своё изуродованное лицо к лицу Крушины. — Посмотри на меня: ты когда-нибудь видел, чтобы меня замела милиция или чтоб я испугался какого-то легавого? Мы вместе делали много дел, но теперь конец, я смываюсь. Сейчас до чёрта молодых — у кинотеатров, на вокзалах, на стадионах и пляжах. Моложе меня, такие, которые ещё не знают того, что известно мне. Найди себе кого-нибудь на моё место, а меня оставь в покое, ладно? Я уже меченый, я своё получил. И запомни: я не струсил. Мне всё равно, что вы обо мне думаете. Только оставьте меня в покое.
— Хорошо, — великодушно заявил Крушина. — Барахло нам не нужно. А теперь ты, Мориц, слушай. Тебя любят у нас. Говорят, ты способный. Я не знаю. То, что ты сегодня тут говорил, передам кому надо. Пусть Кудлатый думает, что с тобой делать.
И снова все ощутили лёгкий спазм где-то в области сердца, а у Мехцинского мороз пробежал по спине.
— Ты знаешь, где меня искать, — ответил он охрипшим голосом, силясь казаться равнодушным. — Если понадоблюсь, передашь. Сегодня вечером я буду в баре «Наслаждение».
— Да, да, — кивнул Крушина, — пока что отдыхай.
— Роберт, — Ткачик шепнул тихо, выходя следом Крушиной в тёмный коридор. — Скажи пану Мериносу, что я за всем прослежу как следует. Ага! И ещё передай — его костюм готов. Тот, цвета маренго. Хорошо получился.
— Скажу. До свидания.
— Что-то не сильно вы друг друга любите, ты и пан Крушина, — бросил Ткачик Мехцинскому. Он снова на столе, по-портновски поджав под себя ноги.
— Не люблю хама, — сплюнул Мехцинский. — Боксёр, битая его морда! Думает, все его боятся.
— Зато и фраер! — одобрительно вставил блондин. — Да он тебя, Мориц, стёр бы в порошок, если ты ему попался.
— Может, стёр бы, может, нет… — криво усмехнулся Мехцинский. — Это дело случая. Не очень-то я боюсь.
— Если хотите, скачите дальше, — заключил Мето. — У меня есть дядя под Ольштином. Поеду отдыхать. Может, задержусь там на пару месяцев, найду какую-нибудь
— Мето, — серьёзно спросил блондин, — ты когда-нибудь видел Кудлатого?
— Нет, — просто ответил Мето, — не видел и видеть не хочу. И, Бог даст, уже никогда не увижу. Хватит с меня! Я сматываюсь. Одного только и хочу, чтобы вы слезли с моей шеи, холера на ваши паршивые морды…
— А ты? — спросил блондин, подходя к Мехцинскому, — видел когда-нибудь Кудлатого?
— Видел, — соврал Мехцинский. И снова что-то противно сжалось в области сердца. Поймал на себе подозрительный взгляд Ткачика и почувствовал, как захотелось крикнуть, что нет, никогда не видел и видеть не желает. Никогда! Совсем как Мето. Но смолчал, прикусив до крови губу.
— Если кто-то будет искать меня в городе, скажите, что я утопился, — проговорил Мето, поднимая воротник и надвигая шапку на лоб. Вытащил из кармана несколько банкнотов и пересчитал. — Хватит, — буркнул он и вышел не простившись.
— Этот Кудлатый, — задумчиво проговорил блондин, — наверное, крутой. Самый крутой в Варшаве.
«И не такие ломались!» — хотелось крикнуть Мехцинскому. В то же время он понимал, что его слова были бы кощунством или неискренней позой. Все в этой комнате, включая и Мехцинского, знали, что блондин прав.
— Тоже человек, — тихо проговорил Мехцинский с лёгким недоверием.
Ткачик быстро взглянул на него.
— Скажешь об этом Кудлатому, если ты такой храбрый. Ой, Мориц, высоко летаешь!
Мехцинский молчал, глубоко затягиваясь сигаретой. Произнесённая Ткачиком фамилия будто резанула его по сердцу — остро, больно.
— Ничего не понимаю, — медленно продолжал Ткачик, — но одно могу сказать уверенно: всё это не к добру!
2
Ежи Метеор стоял перед зеркалом и причёсывался. Простой и достаточно однозначный глагол «причёсываться» не передаёт целиком того сложного акта действия, которое выполнял Ежи Метеор. Полным благоговения торжественным движением он разделял ухоженные, блестящие от бриллиантина тёмные волосы безупречным пробором слева. Затем зачёсывал с левой стороны вниз, а с правой — набок. Наконец, отложил расчёску, взял баночку с бриллиантином и ещё раз смазал волосы на темени. Снова взял расчёску, зачесал с правой стороны и опустил руки. Да, это была победа! Он откинул полотенце и в последний раз оглядел себя: безупречный блестящий шлем покрывал его голову.
— И долго ты так можешь? — спросил с тоской в голосе Роберт Крушина.
— Долго, — ответил Ежи Метеор. — От этого всё зависит. Удастся или нет.
Крушина лежал в пальто и шляпе на неопрятном топчане. Постельное бельё на нём меняли последний раз ещё до принятия шестилетнего плана. В комнате было мало мебели: когда-то белый, лакированный шкаф, сильно потёртое и вылинявшее кресло аристократического происхождения, четыре стула, обыкновенный стол, накрытый клеёнкой, на которой валялись остатки завтрака и рассыпанная колода карт.