Злой
Шрифт:
— Он что, под мухой? — спросил Крушина у Ткачика.
— Холера его знает, — пожал плечами Ткачик, — сидит так уже целый час.
— Оставь его в покое! — посоветовал Мехцинский. — Где-то набрался, вот его и отделали. Очухается.
— Ну и дела, — с издёвкой сказал Крушина. — Настоящие модели… Хватит дурака валять! — добавил он резко. — Выкладывай, Мето, что и как? Где Ирись? Где Манек? Где остальные? Я знаю, что вы вчера скандалили на каких-то именинах, недалеко от Мокотова.
— Это меня не касается, —
Он встал, подошёл к крану, открутил его и жадно припал к струе воды. Потом заявил:
— Обойдётся без глажки. Давай штаны, Ткачик.
Вырвал пиджак из рук Ткачика и с усилием натянул. Теперь он стоял в пиджаке и трусах, растерянный и жалкий.
Крушина, не вставая со стола, резким движением толкнул его на кровать и сурово приказал:
— Рассказывай. Но всё…
…Когда Мето закончил, снова прозвенел звонок.
Мехцинский открыл, и в кухню вошёл Гуля с бутылкой водки. Он вымыл стаканы и разлил водку. Ткачик рисовал узоры портновским воском на стене. Уставившись в какую-то точку отсутствующим взглядом, портной проговорил:
— Настоящие гвардейцы. Ирись, Мето, Манек… Семеро. Лейб-гвардия.
— Это конец, — неуверенно сказал блондин. — Сколько их было? Двадцать? Тридцать?
— Сколько? — повторил Мето. — Сначала только двое, шофёр и тот, высокий. А потом? Не знаю. Может сто, а может…
— Может, один… — иронично усмехнулся Мехцинский, затягиваясь недокуренной сигаретой.
— Шофёр и тот, высокий, уже лежали, уже были готовы, — заговорил Мето. — А потом… клянусь здоровьем! Я не знаю. Дали мне раз в живот, второй раз в сердце, посмотри! — схватил он с полу пальто. — Через такое толстое пальто. Конец. Я пас! Понимаешь?
— Роберт, — обратился Мехцинский к Крушине. — Помнишь, я рассказывал вам, как мне досталось на Вейской и что говорил тот врач скорой помощи в комиссариате. Потом была история со Стрицем…
— С каким Стрицем? — спросил блондин.
— С тем, с Черняковской улицы. Не знаешь что ли Стрица, Яська Стрица?
— А потом кто-то обработал Леона и Юлека Мигдаля на углу Видок и Кручей, — заявил Ткачик.
— Не говоря уже обо всех этих мелких случаях в городе и за городом. Знаешь, истории с мелкими фраерами в разных районах…
Крушина выпил водку и закусил огурцом. Вытер пот тёмной мясистой ладонью.
— Ну и что с того? — спросил он равнодушно.
— В этом что-то есть, — невесело усмехнулся Мехцинский.
— Факт, — подтвердил Ткачик. — Об этом говорят здесь, на Шлицкой. И на Желязной. И на Гжибовской.
— И на Праге. И на Охоце, и на Воле, — добавил Мехцинский, взяв в руки стакан.
— Земляки! — взволнованно начал блондин. — Это мой завтрак… И пана Ткачика. А вы тянете, будто и не водку пьёте. Она, между прочим, денег стоит. Это
— Ты это оставь, Мориц, — раздражённо бросил Мехцинскому Крушина. — Не твоё дело. Тебя последнее время где-то черти носят, никогда нет, когда ты нужен. Кто знает, где ты теперь болтаешься.
— Моё дело, — холодно ответил Мехцинский, — где я бываю. Всё, что мне поручили, сделано. А чем я занимаюсь после работы, только меня касается. Личная жизнь.
— Ну и молодёжь! Будущее народа! — резко остановил их Ткачик. — Только без споров. Тут работают. Тут шьют.
Мето снова встал и стал надевать брюки.
— Как хотите, — заявил он. — Обойдётесь теперь без меня.
— Не узнаю тебя, Мето, — медленно проговорил Крушина. — Кто-то отделал тебя на Инфлянтской, как последнюю тряпку, а ты спокойненько себе идёшь домой. Может, запишешься в Союз польской молодёжи? Тебя там только и ждут. Будешь работать курьером в какой-нибудь конторе, получишь комнату на окраине. Мето! Знаменитый фраер из правобережной Варшавы, гордость Бжеской улицы! Неужели ты не хочешь найти того, кто тебя так обработал?
— И что потом? Что ты ещё скажешь, Крушина? — с иронией бросил Мехцинский.
— Мориц, — спросил Крушина, поднимаясь. — Тебе в городе ничего не надо?
— Прекратите этот базар, — твёрдо сказал Мето. — Хватит с меня ваших глупостей. Слушай, Крушина: я уезжаю из Варшавы. Не стану никого искать. Скажи это кому надо, и баста. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Ирись, Манек и другие, которым не терпится отомстить, пускай разыскивают того или тех, кто их так обработал. Я смываюсь. Покоя, понимаешь, хочу, хочу, чтобы меня оставили в покое!
«Так говорил и тот врач в Аллеях», — подумал Роберт Крушина. Он подошёл к Мехцинскому:
— Покажи подбородок, Мориц!
— Тут вам не кино… — буркнул Мехцинский.
— Ты же сам говорил тогда, что у него был кастет или что-то в этом роде. Нет?
— Может, был, — ответил Мехцинский, проводя рукой по шраму.
— Ты говорил, что там, в скорой помощи, говорили о таких же ранах. У Юлека Мигдаля и Леона были точно так же сворочены челюсти.
— Ну и что из этого? А Стрица топтали ногами, как собаку. А как Мето — ты слышал сам. А Ирися, Манека и остальных — железнодорожными гайками… Ты же слышал, Мето рассказывал.
— Жаль, — процедил Крушина, разглядывая свои ногти. — Жаль, что вы все струсили. Что смываетесь отсюда. Ведь мы уже знаем, сколько их и кто они. И чего хотят.
— Врёшь, — оборвал его Мехцинский. — Холеру ты знаешь!
Крушина с грохотом отшвырнул стул. Глаза его сузились, как две чёрные булавочные головки, смуглое мясистое лицо потемнело. Гуля склонился над своей швейной машинкой, изо всех сил нажимая на педаль. Блондин равнодушно закурил сигарету. Мето продолжал застёгивать брюки.