Злой
Шрифт:
— Пустяки, — отозвалась она, — я даже не чувствую.
— Наверное, об угол киоска! — воскликнул Калодонт. — Ах ты, негодяй!.. — подошёл он с палкой к парню.
— Могу ли я уже идти? — спросила сержанта Марта.
— Идите, — ответил тот, — протокол составлен. Если вы, панна, захотите подать жалобу в судебную комиссию столичной Рады Народовой, прошу обратиться к нам.
Марта, Калодонт, Гальский и журналист собрались уходить. Сержант остановил Гальского:
— Пан доктор, прошу вас остаться на несколько минут.
Журналист повернулся к
— Может быть, панна согласится выпить чашку горячего кофе после таких волнений?
— Благодарю — не могу. Я должна немедленно идти домой. Меня ждёт мама. Она больна и, наверное, очень тревожится.
Гальский улыбнулся.
— Что с мамой? — спросил он.
— Печень и жёлчный пузырь, — ответила Марта.
— Дайте мне, пожалуйста, свой адрес. У меня нет с собой бланков рецептов, но сегодня же вечером я достану вам все лекарства от воспаления печени, какие только известны современной медицине вместе с гомеопатией, народной и тибетской медициной, — заверил Гальский.
Марта впервые за всё время улыбнулась, и все находившиеся в комнате ответили ей улыбками.
— Спасибо, — просто сказала она и назвала свой адрес.
«Блондины с золотистым оттенком волос и кожи — такие, как этот доктор, имеют естественное преимущество перед рыжеватыми блондинами вроде меня. К тому же на моём лице, наверное, заметна склонность к алкогольной обрюзглости, чего никак не скажешь о лице доктора», — помрачнел журналист и с ревнивой горечью посмотрел на Марту. Но как только она ушла, он перестал о ней думать.
— Ну, сынок, а теперь ты… — промолвил сержант, встав и поправляя пояс. — Что скажешь?
Парень подошёл к барьеру. Какое-то время он холодно и пренебрежительно смотрел на сержанта, потом проговорил, медленно цедя слова:
— Ничего… Я получил по морде, значит, я и есть потерпевший. Этого достаточно.
Сержант слегка покраснел, но сдержался и спросил:
— Имя и фамилия?
— Мехцинский Веслав.
— Адрес?
— Медзяная, два.
— Где работаете?
— В мастерской на Карольковой.
— Паспорт?
— Забыл дома.
— Паспорт. Удостоверение с работы, — флегматично повторил сержант. Парень принялся рыться в карманах и вытащил какой-то клочок бумаги.
— Что вы мне суёте! — голос сержанта задрожал от злости, лицо вспыхнуло. — Справку о прививке против тифа двухгодичной давности? Слушайте, если вы сейчас же не предъявите мне документы, то недели три не выйдете отсюда! До суда за бродяжничество.
Парень пожал плечами и вытащил потрёпанный клеёнчатый кошелёк, из которого извлёк справку о прописке. Сержант посмотрел и сказал со злой усмешкой:
— Ах ты ж… Счастье ваше… Что же вы врёте? Вы ведь живёте на Кавенчинской?
— Это теперь, — криво усмехнулся парень. — А раньше на Медзяной…
Сержант что-то записал, потом заявил:
— Если хотите подать заявление об избиении, то это сюда, к нам. А за хулиганство на улице и за попытку ввести в заблуждение представителя власти мы вас привлечём к ответственности. А теперь убирайся отсюда,
Парень накинул куртку и вышел. У стоящего возле двери милиционера зловеще заблестели глаза и сжались кулаки.
— Потерпевший… — прошипел он, — я бы тебе показал, если бы не моя форма. Нельзя сейчас!
Сержант обратился к Гальскому и журналисту:
— Панове, прошу за мной.
Он привёл их в небольшую комнатку. Все трое остановились возле письменного стола.
— Итак, пан доктор, — начал сержант, — о чём это вы так загадочно разговаривали?
Гальский закурил сигарету.
— Видите ли, пан сержант, — ответил он, — я всю неделю дежурю ночью. Замещаю больного коллегу. И езжу. Первый раз в Рембертов, три дня назад — на Грохув, два дня назад — к кинотеатру «Охота», позавчера — на вокзал в Подкове Лешней, вчера — в универмаг на Служевце. И каждый раз застаю там кого-то, сражённого молниеносным апперкотом, с разбитым подбородком, безжалостно потоптанного ногами. И никто из свидетелей не может объяснить, что случилось, когда, как и кто был виновником. Все видели какую-то тень, стремительную, словно молния, все вспоминают мгновенно нанесённый удар, какую-то невыразительную стёртую фигуру, ловкую, как чёрт. То говорят о могучем великане, то о человеке небольшого роста. Никто не знает ничего, абсолютно ничего! Одно несомненно: каждый раз на земле остаётся потерпевший, и этот потерпевший всегда изувечен наподобие нашего сегодняшнего клиента. Итак, напавший, хулиган, негодяй, становится беспомощной, потерявшей сознание, избитой жертвой. И кто знает, не будут ли со временем оставаться на месте и трупы! — закончив рассказ, Гальский сунул в рот сигарету и сделал крепкую затяжку.
Сержант тёр себе лоб.
— Месть? Кровавые разборки каких-то отбросов города? — откликнулся он.
— Неужели? — скептически ответил журналист. — Прошу учесть, сержант, что это не какой-то частный случай, а целая серия действий, объединённых обстоятельствами и способом. Широта масштаба и условия, в которых всё происходит, скорее свидетельствуют… — журналист колебался.
— О чём свидетельствуют? — остро переспросил сержант.
— Я ничего не хочу подсказывать, — медленно проговорил Гальский. — У нас есть только неопределённые данные, наблюдения, предположения. Но мне кажется, что тут… какая-то организованная компания. Впрочем, не знаю. Возможно, я ошибаюсь, но меня, знаете, интересуют необычные и небудничные дела. Такая, видите ли, прихоть…
Сержант, казалось, ушёл в свои мысли.
— А сегодня? Что произошло сегодня? — отозвался он, словно бы обращаясь к самому себе.
— Да. Что мы, собственно, знаем о сегодняшнем происшествии? — подхватил журналист. — Студент-политехник говорил о человеке невысокого роста, пан Калодонт — о великане, да ещё и с львиной гривой. Ну и о глазах. Огненные, пылающие, светлые, пронзительные — глаза убийцы или святого, разве не так?
— А это уже что-то новое, — заявил Гальский. — Глаза, рост, львиная грива — это всё новые элементы.