Злые чудеса (сборник)
Шрифт:
В общем, КЛФ сидел в подполье. Точного адреса не знали ни в Обществе книголюбов (была такая сугубо официальная шарага), ни в Союзе писателей, хотя парочка фантастов там имелась. А когда я вечером стал кушать водку в компании журналистов, выяснилось, что и они не знают, где искать фантастолюбов-подпольщиков…
Однако меня всегда отличало нешуточное упрямство, порой крепко мешавшее в жизни, а порой изрядно помогавшее, когда перерастало в упрямство в достижении целей…
А водку я кушал в старинном здании на проспекте Мира, где тогда размещались все три редакции «больших» красноярских газет – партийно-советской, комсомольской и «вечерки». Молодое поколение акулят пера уже не помнит ни этого здания, ни расположенной аккурат напротив «стекляшки», но те, кто постарше, моментально уронят ностальгическую
Надо сказать, что я, не в пример интеллигентам, полностью был лишен патологического страха перед «всемогущим и всевидящим» КГБ. Не из храбрости, а по чисто техническим причинам: просто-напросто не умел эту контору бояться. У аравийского бедуина нет генетического страха перед крупным зверьем, которое там не водится, а таежный эвенк не умеет бояться песчаных бурь, о которых в жизни не слыхивал. Так и со мной: с интеллигенцией впервые столкнулся и плотно стал общаться в двадцать три года, а до того шесть лет после окончания школы жил и работал в насквозь аполитичном мире шоферов, почтальонов, грузчиков, слесарей и рабочих геологических партий. Они и КГБ существовали в разных измерениях, на моей памяти пересекавшихся лишь однажды (этот эпизод вошел в роман «Темнота в солнечный день»). Привычным злом в этом мире были исключительно милицейские патрули и вытрезвительские машины. Даже когда я в 1976 году смастерил большущий значок с портретом Хрущева (и фото, и подпись были вырезаны из старого энциклопедического словаря) и дня три бродил с ним по местам скопления народа, в этом не было ни тени диссидентства – просто-напросто прикол. В конце концов значок я выкинул в урну – ровным счетом никто на него не обращал ни малейшего внимания, а вездесущие агенты КГБ, надо понимать, бродили где-то в других местах…
Одним словом, когда сидевшие в кабинете были уже хороши, а заветных координат КЛФ я так и не узнал, на пьяный ум пришла простая до гениальности идея. Сгребши телефонный справочник, я быстро отыскал номер привратницкой КГБ и тут же его накрутил.
Трубка браво рявкнула:
– Дежурный прапорщик Такой-то!
– Вот что, прапоршщик, – сказал я вальяжно. – А дайте-ка мне телефончик отдела по наблюдению за общественными организациями и тому подобным прочим…
Те из журналистов, кто еще мог воспринимать окружающее, обратились в подобие соляных столпов и сбледнули с лица, забыв выпить налитое.
Честное слово, я до сих пор не знаю, был ли в КГБ отдел с таким или схожим названием. Но прапорщик Такой-то, полное впечатление, ничуть не удивившись, продиктовал мне аж четыре номера. Я их записал на поля лежавшей тут же газеты и принялся звонить, рассудив: хоть на дворе уже и девять вечера, но ведь поется же: «Служба дни и ночи»? Как учили нас книги и фильмы, настоящий чекист и в ночь-полночь обязан вдумчиво курить у окна, бдительно щуря усталые глаза.
Три номера не отозвались. Четвертый откликнулся. Беседа состоялась примерно такая:
– Это КГБ?
– Да, это КГБ.
– А это писатель Александр Бушков. Что значит – какой? Знать надо. КГБ вы или кто? В общем, у меня к вам дело, так что я завтра утречком и зайду. Комната у вас какая? Вот у вас лично?
На другом конце провода растерянно помолчали, потом сообщили номер комнаты и заверили, что завтра там обязательно будут. Я с чувством исполненного долга положил трубку, и тут-то только на меня накинулись враз протрезвевшие журналисты вкупе с молодым классиком
Поутру Олег К., у которого я заночевал, был мрачен и даже, что для него вещь доселе небывалая, отказался похмеляться, настаивая, чтобы я немедленно отправился в КГБ сдаваться – коли уж имел глупость назваться настоящим именем.
– Тебя посодют, – убежденно говорил он. Подумав, убежденно добавлял: – И меня тоже, я рядом стоял…
В КГБ я прибыл, не опохмелившись и не проспавшись толком после вчерашнего, а потому ни черта и не боялся. Номер комнаты я запамятовал. Но подтянутый прапорщик, коего я, деликатно дыша в сторону, попросил позвать «какого-нибудь дежурного», весьма даже вежливо пригласил в приемную и стал названивать по внутреннему телефону.
Приемная у них слева, как войдешь. Довольно уютная, без решеток, на окнах, с полированным столом, но без единой пепельницы. Пока я гадал, прилично ли будет стряхивать пепел в цветочный горшок на подоконнике, пришел товарищ в штатском, обаяния и шарма невероятного. «Этот, пожалуй, в вытрезвитель не сдаст, глаза вон добрые-добрые», – подумал я, воспрянув духом, предъявил ему удостоверение корреспондента органа Хакасского обкома КПСС и одноименного облисполкома, газеты «Советская Хакасия». Чекист покачал головой:
– А на фото вроде бы и не вы…
Востроглазый! Я в это удостоверение вклеил свою фотографию, сделанную фотоавтоматом в абаканском аэропорту со вдрызг пьяного оригинала. Узнать меня там и в самом деле было трудненько – пьяный отличается от похмельного, как негр от китайца. Пришлось показать паспорт с фотографией трезвого обличья. И изложить суть дела: где в Красноярске таится клуб любителей фантастики? Ни одна собака не знает, но уж здесь-то…
Как я ни старался дышать в сторону, боюсь, сивушных ароматов в приемной витало столько, сколько она не видела за все время своего существования. Однако обаятельный чекист и бровью не повел, лишь пожал плечами и развел руками: у них тут, сказал он, о красноярском КЛФ слыхом не слыхивали.
– Да как это так? – воззвал я в неподдельном изумлении, оскорбленный в лучших чувствах. – Вы КГБ или кто? Вы обязаны все знать!
Чекист мягко пояснил, что слухи о всемогуществе и всезнании ведомства, которое он имеет честь представлять, преувеличены – не то чтобы несколько, а изрядно. «И этих наши интели патологически боятся?!» – подумал я и наладился уходить, воспитанно извинившись за беспокойство. Но чекист, прямо-таки расцветши (или расцветя, как правильно?), заверил, что никакого беспокойства не было, что он рад моему визиту и очень польщен – их, оказывается, удручает, что кто-то кое-где у нас порой совершенно безосновательно боится КГБ и рассказывает о нем всякие ужасы. А потому ему очень даже приятно, что молодой писатель заглянул к ним совершенно запросто, по чисто бытовому вопросу, пусть даже контора, увы, ничем помочь не в состоянии. Гармония между народом и бывшими карательными органами воцарилась полная. Правда, закурить не удавалось.
«Ишо вербанут похмельного-то, ироды!» – ужаснулся я, бочком-бочком ускользая через вестибюль, а обаятельный чекист вежливо меня провожал, поведав, что и в абаканском их отделе работают совсем даже не звери, а исключительно приличные люди, огорченные тем, что их боятся, и они всегда рады гостям, молодым писателям особенно, ибо все слухи… (см. выше).
Ускользнул я незавербованным. Олег К., когда я возник на пороге с охапкой пивных бутылок и сообщил, что явно не посодют ни меня, ни его, долго еще теребил бороду и качал головой: