Злые ветры дуют в Великий пост

Падура Леонардо

Ноги у него были крепкие, будто каменные. Держа в руках петуха, дед располагался на широком крыльце галереи и едва заметным движением этих самых каменных ног отодвигал стульчик под собой назад так, что спинка упиралась в столб веранды из твердой древесины кагуайрана. Потом принимался гладить петуха, почесывал ему шею и грудь, расправлял перья на хвосте, стряхивал с лапок опилки и дул в клюв, наполняя петушиные легкие своим дыханием. При этом дед не выпускал изо рта зубочистку, которую все время перемещал туда-сюда, так что я боялся, как бы он не проглотил ее однажды. В кармане его рубашки лежали небольшие ножницы. После продолжительных ласк и уговоров — ну, ну, хороший петушок, смелый и сильный парень — петух успокаивался, дед доставал ножницы и принимался его стричь. Не знаю, как ему удавалось делать столько разных движений сразу двумя руками: он вертел петуха будто игрушечного, и тот позволял себя вертеть, а ножнички оголяли его все больше, перья падали на дедовы каменные ноги, петух становился совсем стройным, с красными ляжками и красным гребнем, со шпорами длинными и острыми, как иголки, — нет, как шпоры у стройного петуха. В

этот час солнце обычно просачивалось сквозь ветви тамариндов и раскрашивало деда причудливым узором, отчего тот сам походил на огромного крапчатого петуха. Из расположенной неподалеку пекарни до дверей галереи доносился благородный аромат, вступая в противоборство с характерным запахом перьев и куриного помета, с парами масла для натирания петушиных мускулов и свежим ароматом опилок, покрывающих слоем арену, где проходили жестокие схватки. Этот либо убьет, либо погибнет, говорил мне дед с полным спокойствием, отпуская петуха пастись на травку и сажая меня к себе на твердые, как камни, колени. Судьба петуха представлялась ему совершенно естественной, а я не решался попросить, чтобы дед подарил мне его, потому что этот петух очень красивый и незачем его убивать, пусть он живет со мной. Посмотри, как он ловко разгребает лапками землю, посмотри, как клюет. У этого петуха хорошая кровь, у него есть яички, разве не видишь? Я не раз безуспешно высматривал петушиные яички и пришел к умозаключению, что у петухов нет мошонки в обычном представлении, а яички находятся где-то внутри, и они их выпускают в самый последний момент, когда взбираются на курицу, причем это происходит так быстро, что невозможно уловить взглядом. Я думал так на протяжении долгого времени, пока не понял, что мой дедушка Руфино — в душе поэт, а петушиные яички — всего лишь метафора или неожиданная и счастливая ассоциация, как сказал бы Лорка, который ничего не смыслил в бойцовских петухах, зато разбирался в быках и корриде (но там совсем другая история — у быков все хорошо видно). Дедушка Руфино до сих пор иногда снится мне вместе со своими петухами, и эти сновидения посылает сама смерть, так как все те чудесные птицы погибли в кровавых поединках, а за ними и дед распрощался с жизнью, оскудевшей на поэзию и петушиные бои после их запрета, а его ноги от старости потеряли прочность камня и способность с достаточной резвостью уносить деда, когда полицейские устраивали облавы на нелегальные арены для петушиных боев. Незадолго до смерти дед часто говорил мне: не дерись, если у тебя нет шансов на победу. А когда сам он стал обречен на поражение, перестал драться. Поэт, воспевавший бой. Что-то дед в последнее время не идет у меня из головы, непонятно почему. А впрочем, кажется, я уже давно это понял: видя дедушку Руфино с каменными ногами на табуретке, придвинутой вплотную к столбу из кагуайрана, я усваивал, сам того не ведая, что и у него и у меня на самом деле та же судьба, что и у породистых бойцовских петухов.

— Так, рассказывай.

Из окна своего кабинетика на третьем этаже здания полицейского управления лейтенант Марио Конде наблюдал, как ветер терзает крону одинокого лавра. Воробьи, населявшие прежде верхушку дерева, эмигрировали, и мелкие листья, казалось, из последних сил держались за ветки после трех дней жестокого ветра. «Не сдавайтесь!» — мысленно внушал им Конде, внутренне напрягаясь, будто его собственная жизнь зависела от стойкости этих листочков. Лейтенанта иногда зацикливало на подобных абсурдных параллелях, особенно если что-то очень мучительное терзало душу: чувство вины, угрызения совести, любовь. Или воспоминание.

Сержант Мануэль Паласиос сидел, нервно качая ногой, так что казалось, она у него вот-вот отвалится. Он подождал, пока лейтенант отвернется от окна:

— Что с тобой, Конде?

— Ничего, расслабься. Выкладывай.

Маноло раскрыл свою потрепанную записную книжку и пустился в рассуждения:

— Ясно лишь то, что ничего не ясно… Значит, так, патологоанатом говорит, что у девушки в крови очень высокая концентрация алкоголя. Выходит, с учетом физической конституции, в момент убийства она была сильно пьяна и, видимо, поэтому не слишком сопротивлялась, о чем свидетельствует также отсутствие характерных признаков борьбы, если не считать следов от побоев. В частности, под ногтями чисто — то есть не царапалась, когда на нее напали, — и нет синяков, остающихся на руках, когда жертва прикрывается ими от ударов. О марихуане нельзя сказать ничего определенного. Эксперты взяли образцы эпидермы с подушечек пальцев, однако химический анализ не выявил в них соответствующих отложений. Найти следы марихуаны в организме практически невозможно, особенно если это не заядлый курильщик. А теперь кое-что новое по существу: установлено, что половое сношение произошло дважды с разными мужчинами, причем без принуждения — отсутствуют типичные травмы влагалища, причиняемые насильниками… Век живи — век учись, правда? Получается, если по обоюдному согласию, то, используя твое же выражение, все произошло тип-топ, тихо и мирно. Так вот, обнаружена сперма мужчин с двумя разными группами крови — А, резус-фактор положительный, и О, которая, как ты знаешь, более редкая. Но самое главное, эксперт клянется матерью, что между первой пенетрацией — чего ты зыркаешь на меня, Конде, это он так говорит, — что между первой пенетрацией и второй разница по времени составляла четыре-пять часов, судя по состоянию сперматозоидов на период проведения вскрытия. Следовательно, первая — первая! — пенетрация имела место до наступления опьянения, учитывая, что алкоголь в крови был совсем свежий. Тебе это о чем-нибудь говорит? А еще здесь написано, хотя наверняка определить невозможно, как считает патологоанатом, но есть вероятность, что возраст того первого, с группой крови А, резус положительный, — от тридцати пяти до сорока пяти лет, о чем свидетельствует состояние его сперматозоидов. А второй, с группой крови О, тот совсем молодой, лет двадцати, — хотя у некоторых старичков сперма лучше, чем у молодых, детей запросто плодят. Ты только посмотри, сколько информации

можно извлечь из одного дерьмового сперматозоида! А теперь удивляйся… Ну давай, удивляйся!.. Байкер Пупи, он же Педро Ордоньес Мартель, имеет кровь группы О… Ну почему ты не падаешь от удивления?

Конде и на самом деле не собирался падать от удивления — наоборот, он поудобнее уселся на стуле и поставил локти на стол. Взгляд его впился в лицо сержанта, словно требуя предельного внимания:

— Маноло, чего это у тебя глаза косят?

— Тебя это не колышет!

— Когда ты успел разузнать насчет Пупи?

— А ты не знал, что я быстрый, как стрела? Когда-нибудь мне присвоят звание самого исполнительного полицейского и наградят орденом. Короче, я закончил с патологоанатомом пораньше и, чтобы не ждать тебя попусту целый час, наведался в местный комитет и расспросил там про Пупи. В общем, как я понял, он наполовину люмпен — или люмпен с половиной. Занимается перепродажей мотоциклов. Родители у него вроде нормальные, поэтому отношения с сыном у них напряженные, но ему это по барабану. Слывет красавчиком и покорителем девичьих сердец. Не подумай, я не собирался встречаться с ним или еще там чего без твоего ведома, но тут что-то у меня внутри щелкнуло, сам знаешь, как это бывает: спит-спит, а потом щелкнет, и меня осенило: а ведь их семейный врач наверняка знает группу крови парня. Так оно, само собой разумеется, и оказалось. Группа 0, сказал мне врач и подтвердил, что Пупи исполнилось двадцать пять лет. Ну что скажешь, маркиз?

— Что я лично представлю тебя к этому ордену за находчивость. Только не путай мой титул, черт возьми, — беззлобно огрызнулся Конде и снова посмотрел в окно.

Был настоящий тропический полдень. Солнце нещадно жгло все, до чего могло дотянуться своими лучами, и тени получались короткими и тонкими. Как раз в это время из церкви на противоположной стороне улицы выходила монашка; сильный ветер тут же принялся рвать с нее одеяние. Никому не спастись от первородного греха. Две собаки на тротуаре, выполняя ритуал знакомства, попеременно обнюхивали друг у друга под хвостом, демонстрируя свои добрые намерения и желание подружиться.

— Итак, есть двое мужчин, один лет сорока или около того, второй гораздо моложе, и оба переспали с ней в тот вечер, но в разное время… Однако это не значит, что кто-то из них убил ее, верно?

— Почему же?

— Просто потому, что такое вполне можно допустить. Не забывай, в ту шальную ночь, ночь любви и смерти, состоялась еще вечеринка, на которой присутствовало несколько человек и… Надо побеседовать с Пупи. Если он знает того сорокалетнего мужчину… Послушай, сходи-ка, принеси кофейку!

— Думать будешь, начальник? — спросил Маноло издевательским тоном, но Конде предпочел не отвечать ему.

Он молча наблюдал, как хилый на вид сержант встал и вышел из инкубатора, как оба называли отведенную им на третьем этаже тесную комнатенку.

Конде вернулся к неизменно влекущему его окну. Он уже давно объявил своим любимым пейзажем этот кусок города, протянувшийся от ложных лавров, окружающих полицейское управление, до самого океана, который едва угадывался вдали. Вот старая церковь без башен и колоколен, несколько тихих домов, с чьих стен еще не успела облезть краска, многочисленные скверы, начальная школа, откуда, как и положено, доносятся детские голоса. В ярком солнечном свете контуры деталей размывались, краски сливались, создавая, по мнению Конде, художественно совершенную картину в духе импрессионизма. Ему и вправду хотелось подумать; Дед велел, чтобы он с головой окунулся в эту темную историю, а лейтенант лишь едва прикоснулся к ней кончиками пальцев. Ему становилось все труднее вновь и вновь говорить о смерти, наркотиках, алкоголе, изнасиловании, сперме и крови, когда он знал, что рыжеволосая женщина с саксофоном, возможно, будет ждать его уже сегодня вечером. Конде все еще не избавился от раздирающих душу мыслей о Тамаре. Об этой женщине он мечтал почти двадцать лет, думая о ней, мастурбировал с юности до зрелого возраста, до тридцати пяти лет. Но вот однажды, после ночи безумной любви, Конде вдруг понял, что попытка удержать эту женщину с самого начала была беспочвенной фантазией, тщетной юношеской мечтой — с того дня 1972 года, когда он влюбился в самую красивую в мире девушку… Однако интересно, в котором часу Карина вернется из Матансаса? И стоит ли обольщаться иллюзией новой любви?

Он в пятый раз вдавил палец в кнопку звонка, уже смирившись с тем, что дверь не откроется, несмотря на все его беззвучные мольбы и нервные постукивания ногой по полу: он хотел, чтобы Пупи вышел, хотел поговорить с Пупи, хотел, если такое реально и возможно, свалить все на Пупи и забыть об этом деле. Но дверь так и не открылась.

— И где его черти носят?

— Конде, а ты представь себе байкера на мотоцикле…

— Да плевать мне на мотоциклы. Поехали в гараж.

Они дождались лифта, и Маноло нажал кнопку с буквой «S», обозначающую цокольный этаж. Двери раздвинулись в просторном и пустом подвальном помещении. Только в сторонке стояли две вечные «американки» из несокрушимых выпусков пятидесятых годов.

— Где его черти носят? — повторил лейтенант, и Маноло на этот раз прикусил язык.

Они поднялись по пандусу к выезду на улицу Лакрет — недалеко от перекрестка с улицей Хуана Дельгадо. Стоя на тротуаре, Конде повернулся, чтобы еще раз осмотреть здание — самое высокое и современное в округе; потом зашагал к припаркованной «Ладе-1600», на которой они приехали из управления. Маноло прилаживал на место радиоантенну; он всегда убирал ее — на всякий случай, — если приходилось оставлять машину на улице. Конде открыл правую переднюю дверцу.

— Какие будут указания? — спросил Маноло, когда оба уселись, и завел мотор. Конде бросил взгляд на часы — еще не было и двух. У него возникло тягостное предчувствие, что им сегодня уже ничего не светит.

— Поверни здесь на Хуана Дельгадо и остановись на углу улицы Милагрос.

— Куда мы теперь?

— Мне надо повидаться с приятелем, — заговорил Конде уже после того, как проехали несколько кварталов и Маноло начал тормозить. — Жди меня здесь, я пойду один, — добавил он и вылез из машины, одновременно закуривая.