Змееносец
Шрифт:
— Сестра моя! — осторожно обратился он к девушке. — Я ни слова не понял из того, что ты сейчас сказала. Это что за язык?
— Ну, сколько можно? Прекрати называть меня сестрой! Целовал ты меня совсем не по-братски!
Брат Паулюс взял Лиз за руку, «выдернул» ее из сундука и усадил к себе на колени.
— И буду целовать. Совсем не как сестру! — сказал Паулюс и тут же выполнил свое обещание. Правда, вскоре отвлекся и тихонько спросил: — Как думаешь, может, надо что-то сделать?
Лиз, совершенно не желавшая, чтобы он отвлекался, нахально провела ноготком
— А как же тайна исповеди? Или как там эта хрень у вас называется?
Паулюс тихонько зарычал. И, не ответив, стал с любопытством разбираться во всевозможных крючках, лентах и кружевах, прикрывавших столь соблазнительные части тела девушки. Он так и не понял, из какого королевства она прибыла, и потому не стал особенно удивляться ее одеянию. В Трезмоне он никогда такого прежде не видел, но, может, Лиз приехала очень издалека, и там принято, чтобы женщины носили именно такую нижнюю одежду. Впрочем, все это крайне его возбуждало. Поцелуи его становились все настойчивее, а движения все нетерпеливее.
— Стой, стой, стой, — выдохнула Лиз между поцелуями, — так нельзя… Полудурок твой, и правда, уедет же! И ничего не узнает! А ей куда? Что там у вас падшие женщины делают? Топятся?
Она отстранилась и влюбленным взглядом воззрилась на монаха. Паулюс тряхнул головой, чтобы вернуть некоторую стройность мысли. И уставился на Лиз.
— В монастырь уходят… Думаешь, надо сходить к Скрибу? — разочарованно спросил он.
— Монастырь — нудятина. Я бы там через неделю свихнулась. Так что вариантов нет! Надо идти, — заявила она и поцеловала уголок его рта.
Вздохнув, брат Паулюс еще раз прошел быстрыми жадными поцелуями вдоль уже немного съехавшего в сторону кружева на груди Лиз и заставил себя оторваться от этого захватывающего занятия.
— Ну… я пошел? — он еще надеялся, что она передумает.
— Я буду ждать тебя, мой герой! — восторженно воскликнула Лиз. Был бы в руках платочек — помахала бы ему на прощание. Но платочка не было. Был только какой-то немыслимый шквал влюбленности, от которого сносило башню.
Монах обреченно покинул свою комнату, не менее обреченно проделал знакомый до оскомины путь к комнате Скриба и, почти болезненно осознавая, как сильно ему сейчас хочется быть рядом и вместе с Лиз, обреченно постучал в дверь… придворного музыканта?.. маркиза?.. полудурка!..
Ответом ему была тишина. Неужели спит? Монах хмыкнул. Любовь у него, а сам спит… Он толкнул дверь, взял со стены факел и зашел в покои Сержа. Осмотрелся. Комната была пуста. И что теперь делать? Да ну их всех к дьяволу!!!
Паулюс выскочил в коридор и, подхватив мешавшую сутану, помчался к себе. К Лиз!
Но и здесь его ждало разочарование. Лиз спала. Она заснула на стуле, опустив голову на сложенные на столе руки. Монах тихонько подошел к девушке, поцеловал ее в макушку и перенес на кровать. Бросил рядом на пол тюфяк, шепнул: «Сладких снов, сестра моя!». И вскоре заснул и сам.
XXII
Межвременье, Шахматная доска
— Любезный дядюшка! Вы
— Я никогда не путаю фигур, болван!
Маглор Форжерон вскочил с кресла и заметался по огромному каменному залу, освещаемому факелами. Галстук ему явно мешал дышать, и он яростно рванул его. А потом свирепо посмотрел на Петрунеля.
— Отдайте мне ожерелье, и все закончится, — вкрадчиво заговорил мэтр.
— Оно никогда не принадлежало мне. И никогда не будет принадлежать.
— Тогда оно достанется королю Мишелю. И мы оба с вами потеряем.
Форжерон рассмеялся, и факелы дрогнули — пламя их растерянно заметалось, а, успокоившись, выровнявшись, опасливо потянулось к потолку.
— Нет, все же ты — болван. На кой черт мне сдалось ожерелье? Теперь, когда месть свершится. И последний из рода де Наве погибнет на рассвете! Он сам так сказал.
— И вам не жаль его, дядюшка? Король Александр отдал вам жизнь супруги ради своей. А король Мишель…
— А король Мишель — глупец! — отозвался Маглор Форжерон, не желая слушать. — Проклятие не перехитрить.
— Но ведь и ваша любимица любит его. Вы сами видели в зеркале времен, — Петрунель хохотнул и щелкнул пальцами. Факелы послушно осветили зеркало, отражавшее картину, за лицезрением которой он застал Великого магистра.
— Вы, дядюшка, старый паскудник, — заявил Петрунель, — ведь и за сестрицей своей так же смотрели, поджидая, когда она понесет? Украли не одну жизнь, а две?
— Теперь будет одна. Король сказал.
— И все-таки две, потому что ей вы разобьете сердце. Не то, чтобы я испытывал жалость… Всего лишь еще одна Ева пала… Но отдай вы мне ожерелье, я бы вернул короля нынче же, он бы не разбудил заклятие Змеиного дня. И не пришлось бы его убивать — они оба будут достаточно наказаны по разные стороны столетий. Отдайте мне ожерелье, дядюшка. Смиритесь — довольно вам занимать место, для которого вы слишком стары и слишком мягки.
— Она не любит его. Не любит, Петрунель! — упрямо отвечал старик, потом замер и посмотрел на племянника. — Я не поверю до тех пор, пока она не отдаст ему ожерелье.
— Но будет слишком поздно. И вам придется убить его, убив тем самым ее.
— Я убил возлюбленную сестру свою. Ты думаешь, смерть Мари меня остановит?
XXIII
2015 год, Бретиньи-Сюр-Орж
— Я хочу написать тебя. Можно? Ты позволишь мне?
— Не стоит терять время. Его осталось слишком мало.
— Целая ночь. До рассвета. Это еще несколько часов.
— Делай, как знаешь.
Короткий поцелуй.
Не включая света, она вскочила с дивана и взметнулась вверх, по лестнице, в свою комнату.
Халат на плечи.
Альбом. Карандаш.
В тумбочке ожерелье со змеей. Судорожно вздохнула. Сунула его в карман и помчалась обратно. Вниз. В гостиную.
Чтобы не терять ни минуты — целая ночь, несколько часов, до рассвета — съехала по перилам. И включила свет. Замерла, глядя на короля. И знала совершенно точно — без него она уже не будет счастлива.