Змеи и лестницы
Шрифт:
– Она работала в Амстердаме и Лондоне. Последний ее контракт был связан с Мадридом, там возникли сложности.
– Сложности?
– Ей пришлось выплатить неустойку за отказ от сотрудничества.
– А Франкфурт?
– У меня нет сведений по Франкфурту.
– Не понимаю, в чем затык? – снова напомнил о себе Литовченко. – Европа-то маленькая. Из Амстердама во Франкфурт метнуться – все равно что за колбасой в магазин сбегать. Занимает то же время, я хочу сказать.
– В принципе, Франкфурт возможен, – поддержал капитана Вересень. – Гипотетически.
– Если
Занятной история могла показаться только человеку со стороны, каким являлся Литовченко. Для Вересня же она была мучительной. Вересень – никто другой, должен был найти убийц Кати, но он не сделал этого. Беззащитная при жизни, девушка оказалась беззащитной и в смерти, неотомщенной. Вересню стоило больших трудов перестать думать об этом ежеминутно, но тоска, подступавшая временами, была такой сильной, что от нее перехватывало дыхание. Объективности ради – жизнь брала свое, и приступы тоски становились все реже. А в последнее время (не без помощи дурацкого парня) Вересень и вовсе стал приходить в норму. И вот, пожалуйста, – является комиссар полиции из далекого Франкфурта с фотографией совершенно другого человека – и мертвые воскресают!
Наверное, сходные чувства испытывала и Миша. Она как-то по особенному сморщилась, когда капитан обозвал Катю любовницей Лоденбаха, – и вовсе не потому, что была ханжой. Тоска – вот что читалось во взгляде Миши. Зеркальное отражение его, Вересневской, тоски. Дневные догадки Вересня о том, что в убийстве неизвестного ему Лоденбаха есть что-то глубоко личное для фройляйн комиссар, переросли в уверенность.
– Что произошло с этой девушкой? – спросила Миша.
– Я ведь уже сказал – она была убита. Здесь, в Петербурге.
– Это как-то связано с ее работой в Европе?
– Прямой связи нет. К тому времени она уже ушла из агентства и новых контрактов не заключала. Мы отследили большинство ее связей. Коллеги, друзья, поклонники… У нее было множество поклонников. И у всех нашлось алиби. На заказное убийство тоже не похоже – действовали с особой жестокостью, ее тело буквально растерзали. Наемные убийцы обычно работают… менее экспрессивно.
– Преступление на сексуальной почве?
– Исключено.
– Убийц не нашли?
– Нет. Видите, комиссар… Не только у вас бывают проколы.
– Если мы найдем того, кто убил Лоденбаха, возможно – выйдем и на убийц этой девушки.
Удивительно, но Миша озвучила ровно то, о чем сам Вересень думал последние несколько минут. И лишь сторонний наблюдатель Литовченко выразил сомнение в успехе:
– Не факт, Боря, не факт. Ну, была она подружкой покойного, а потом разошлись, как в море корабли – дело житейское. За это не убивают, так?
– Допустим.
– Нет, может мы чего-то не знаем, и Лоденбах был ревнивым мужиком. И даже вынашивал планы мести. Но ехать в другую страну только для
Миша нахмурилась:
– Что есть «стремно»?
– Ну-у… Как вариант – опасно. И идея ничего хорошего не предвещает.
– Вы ошибаетесь, капитан. Вернер Лоденбах не был ревнивым. Он просто использовал женщин. Всегда.
Лицо Миши исказила гримаса гадливости – как будто она раздавила слизняка или мокрицу и теперь была озабочена только тем, чтобы стряхнуть мерзкую слизь с ботинка. Лучше это делать без свидетелей, – подумал про себя Вересень; особенно, без таких, как и.о. начальника убойного отдела, – капитан пялился на Мишу самым бесстыдным образом.
– Была еще одна женщина, – сказал Вересень. – Та, что забрала его вещи у портье в квартире на Марата. Завтра намереваюсь отправиться по адресу, хотя не уверен, что из этого что-то выгорит. Слишком явные следы, как правило, ведут совсем не туда, куда нужно.
– Вот и сходи. А мы с фройляйн комиссар займемся другими неотложными делами. Если вы не возражаете, Миша.
Фройляйн комиссар коротко кивнула, и окрыленный капитан продолжил:
– А собираться можно здесь. Подбивать итоги дня. Если, конечно, такой стиль работы вас устроит.
И снова последовал короткий кивок комиссара, а Вересню ничего не оставалось, как согласиться с большинством. После этого Литовченко вызвался проводить Мишу до дома, а Вересень с дурацким парнем остались вдвоем. Или, вернее, втроем – с Катей Азимовой, улыбавшейся следователю с фотографии.
– Видишь, брат, – грустно улыбнулся Вересень, поглаживая Мандарина по жесткой коротенькой шерсти. – От судьбы не уйдешь. Все возвращается в исходную точку, и мне дается еще один шанс. Нам с Катей дается шанс. На справедливость.
В самый разгар исполненной тихого пафоса речи Вересня зазвонил телефон. Уже в который раз за сегодняшний день на дисплее высветился номер Литовченко.
– Слушай, Вересень… У меня к тебе просьба. Большая. Если вдруг зайдет разговор о Мандарине… Ну, мало ли… Скажи, что кота тебе я подарил.
– Это как? – изумился Вересень.
– Ну, как-как… Как котов дарят?
– Понятия не имею.
– Тебе сложно, что ли? Сказать, что Мандарина тебе подарил твой друг, капитан Литовченко?
Это было что-то новенькое. Великий и ужасный капитан Литовченко, гроза преступников, дамский угодник и легенда районного сыска назвался Вересневским другом. Сам. Просьба выглядела странной и ставила Вересня в двусмысленное положение. Согласиться на нее означало бы – переписать истинную историю Мандарина и отсечь кота от Додика, Рузанны и Ануш, истинных его благодетелей и прекрасных во всех отношениях людей. Неизвестно, как к этому отнесется дурацкий парень, а Вересню все это не улыбается. С другой стороны, не так уж часто люди, подобные Литовченко, обращаются к кому-то с просьбами…