Змеиная верность
Шрифт:
Ивануткин снова закурил, к нему присоединился Валера Николашин.
Пряча в сумочку мобильный, вернулась Зоя Евгеньевна. Лиза впервые обратила внимание на то, как изменилось ее лицо. Обычно свежее, молодое, сейчас оно было покрыто неровными красными пятнами, красивые карие глаза болезненно щурились. Все Зоины тридцать пять лет проявились сейчас на ее лице.
– Дозвонилась до шефа, – сказала она. – Сейчас приедет. Говорит, спал, звонков не слышал. Снотворное принял. Вот надо же, чтобы именно сегодня…
– Зоя Евгеньевна, – осторожно спросила Лиза. – Вы думаете, Ленка в самом деле умерла? Может, Михалычу почудилось?
– Чего
– Но ведь мы к змеям никакого отношения не имеем.
– Ох, Лиза, как ты не понимаешь?.. – Зоя Евгеньевна достала из сумочки сигареты и зажигалку, закурила, отвернувшись от ветра, сильно затянулась и выпустила дым из ноздрей. – Если произошел несчастный случай со змеями, «змеиную» тему прикроют. Во всяком случае, могут прикрыть. А эту тему Аничков ведет, а он – председатель диссертационного совета. И он Петракову ни за что защититься не даст, он его даже на защиту не выпустит, сгрызет на дальних подступах!
– Но при чем здесь Павел Анатольевич? – возразила Лиза. – Его же здесь и близко не было!
Зоя Евгеньевна только вздохнула над Лизиной наивностью.
– Кашеварова сотрудница его лаборатории. Петраков в любом случае «при чем». Ты же знаешь, какой у Аничкова характер.
Лиза кивнула. О том, что у профессора Аничкова характер совершенно стервозный, знали все.
Владлен Игоревич Аничков считал, что знает все: что, где, когда, откуда, почему, зачем и почем. И знает лучше всех. По любому вопросу существовало всего два мнения – его собственное, абсолютно правильное, и мнение всех остальных дураков. Разумеется, дурацкое. Кто в этом сомневался, становился злейшим врагом и мог быть уверен – месть не заставит себя ждать. Поэтому с ним предпочитали не связываться.
На институтских семинарах, где сотрудники выступали с докладами, профессор Аничков, развалившись, сидел в первом ряду и время от времени громко прерывал докладчика:
– Полная чепуха (варианты: «несусветный вздор», «немыслимая ерунда»)! Еще в одна тысяча таком-то году доктор Джонс (или «Питерс», «Сиддерс») показал, что…
Наивные попытки докладчика возразить, что «А вот в две тысяча таком-то году доктор Джонсон (Питерсон, Сиддерсон), напротив, показал, что…» приводили к тому, что профессор в гневе выбегал к трибуне и буквально затаптывал оппонента, а заодно и Джонсона (Питерсона, Сиддерсона). Едва только оппонент открывал рот, чтобы возразить, как профессор возвышал голос и закрикивал несчастного. После нескольких таких пассажей профессор победно сходил с трибуны и вновь разваливался в кресле в первом ряду, а его заклеванный оппонент оставался стоять с открытым ртом. Кое-как собравшись с силами, он поспешно, комкая, заканчивал доклад, не подозревая, что его несчастья на этом не заканчивались.
Посмевший возражать, моментально зачисленный в злейшие враги, начинал спотыкаться на каждом шагу своей научной карьеры. Редакции научных журналов возвращали его статьи с убедительными просьбами «доработать», «исправить», «внести изменения». Ученый совет не принимал к защите его диссертацию с теми же требованиями «доработать», «исправить», «внести изменения». Если непокорный был уже «остепенен», доставалось его ученикам и аспирантам.
Поэтому чаще всего докладчик согласно кивал, благодарил уважаемого Владлена Игоревича за ценные замечания и обещал «учесть», «пересмотреть» и «доработать».
Разумеется,
Кроме работы в институте фармакологии профессор Аничков читал лекции в медуниверситете. И, естественно, принимал экзамены.
У Лизы с Людмилой было много знакомых студентов из меда, и историй из студенческого эпоса «Аничкиада» они наслушались вдоволь.
На экзаменах профессор был капризен и вспыльчив, требовал почти дословного воспроизведения своих лекций, не терпел ни малейших возражений и щедро ставил «неуды». Пересдавать ему ходили по десять и даже более раз. Кроме того, он умело превращал экзамен в моральную пытку. Ему ничего не стоило сказать студенту, мучающемуся над экзаменационным билетом:
– Если на плечах вместо головы задница, то понятно, какая субстанция там внутри вместо мозгов.
Или:
– Вы, молодой человек, очевидно, привыкли работать не головой, а головкой. А от неработающего органа кровь, знаете ли, оттекает. Туда, где нужнее, хе-хе! И орган неработающий атрофируется, да-с. Я вам советую стоять по утрам на голове, авось что-то и стечет обратно…
Женщин профессор считал существами низшими, студенток поедом ел и любил приговаривать с веселой брезгливостью:
– Папильотки, шпильки, менструальные психозы! Нет, им еще и высшее образование подавай!
Таких образчиков анально-генитального юмора у него было множество, и он щедро осыпал ими студентов. Парни выходили после экзамена с пылающими ушами, девчонки в слезах. Одна знакомая Лизы и Людмилы признавалась:
– Я как только захожу в аудиторию, как только вижу этого осьминога, так у меня сразу паралич мозга. И головного, и спинного. Буквально коленки подкашиваются и зачетка из рук валится. Кажется, сейчас сцапает меня щупальцами своими и сожрет! А в брюхе у него холодно и скользко!
Неизвестно почему, но у Лизы при виде костлявой фигуры профессора, его маленького тонкогубого рта, холодных, безразличных глаз навыкате, жидких желто-седых волос до плеч тоже возникала эта ассоциация – осьминог! И в животе у него холодная слизь. Бр-р-р…
Начитавшиеся Булгакова студенты перед сессией горько шутили: «Аничка», мол, уже пролила масло… А срезавшихся на экзамене у профессора называли «берлиозами». И не одному «берлиозу» по воле профессора пришлось распрощаться с мечтой о дипломе.
Очевидно, кто-то из отчаявшихся «берлиозов» и решился на страшную месть. В одно прекрасное утро в мужском туалете института обнаружилась фотография профессора, намертво приклеенная к внутренней поверхности унитаза. Сверху фотография была залита прозрачным лаком, так что влага не причиняла ей ни малейшего вреда.
Возник невероятный ажиотаж. Народ толпился в очереди. Пропускная способность туалета выросла в десять раз, унитаз с портретом профессора работал с предельной нагрузкой.
Наконец, новость дошла до кого-то из преподавателей, студентов выгнали из туалета и вызвали завхоза. Тот притащил с собой двух уборщиц и некоторое время задумчиво наблюдал за их тщетными попытками содрать фотографию. Но ни механические, ни химические средства не помогли, клей держался намертво. Завхоз так же задумчиво сплюнул в унитаз, поспешно спустил воду и распорядился унитаз снять и заменить новым.