Змеиная вода

Демина Карина

– Покажи, будь любезен, - сказала Зима и представилась. – Зима.

– Осень еще.

– Меня так зовут… а это вон, у машины, видишь? Это Бекшеев Алексей Павлович. Князь.

– Не, - мальчишка скривился. – Не похожий.

– Почему это?

– Так… князья важные. Мордатые…

– Это он просто болеет. А выздоровеет, так сразу морду и отъест. Прослежу. А ты у нас кто?

– Пашка я. Тихарев, - мальчишка вышел и дверь прикрыл, задвинул засов, потом огляделся, убеждаясь, что ничего-то во дворе не изменилось, и спросил: -

А на машине поедем?

– На машине, - пообещал Бекшеев, сдерживая смех. – Вот, с водителем рядом сядешь…

– Так он мне все сиденье изгваздает! – Фрол Яковлевич от затеи был не в восторге.

– Ничего, помоешь, - отрезала Зима. – Скажи, Пашка, а Тихарева Анна она тебе кто…

– Так… мамка, - Пашку вопрос не смутил. – Только она померла уже. Давно еще… теперь мамкой Любка… она с батей сено валяет. Батя косит, а она, стало быть, грабает…

С виду мальчишке было лет девять.

И вряд ли он помнил хоть что-то, но…

– И как тебе живется? – Бекшеев придержал дверь, помогая мальчишке забраться на сиденье. – Батя-то подуспокоился?

– А чего ему успокаиваться? Он спокойный же ж… тихий. А дед еще когда помер. Чтоб его черти драли, - сказал Пашка, явно повторяя чужие слова и с немалым удовольствием. – Он злой был, что жуть! Прям не человек, а упырь всамделишний.Яя его боялся. И батя тоже. И мамка… думаю… не помню. Но как помер, так прям облегчение всем вышло. А батя Любку привел. Любка добрая. Всегда добрая была. И раньше тоже. Теперь вона нам пироги печет. И меня жалеет. Говорит, что я сиротинушка бедный… а я не бедный. Но я ей не перечу. Баба же.

Удержать улыбку получалось с трудом.

А до поля доехали быстро. И Пашка первым выскочил, едва автомобиль остановился.

– Пап! – заорал он. – Пап! Туточки к тебе! Из полиции! Князь всамделишний…

Зима не выдержала и рассмеялась.

– Вылезай, - сказала она, смахивая слезы. – Князь всамделишний…

– Вот женюсь, будешь княгинею, - пригрозил Бекшеев.

– Не пугай… выходит, что…

– Не спеши с выводами, - Бекшеев выбрался.

Поле находилось за деревней, даже видны были силуэты хат и распаханные огороды. Чуть в стороне бродили коровы, за которыми явно кто-то приглядывал. Остро пахло свежескошенною травой. Палило солнце. А Пашка уже висел на шее невысокого щуплого мужичка. В руке тот держал косу и что-то Пашке выговаривал.

– Доброго дня, - сказал Бекшеев, осторожно ступая на поле. Над землей оставалась короткая щетка нескошенной травы. Слева трава уже успела чуть подсохнуть, и массивная женщина зачем-то шевелила её граблями. – Бекшеев. Алексей Павлович. А это Зима…

– Из полиции? – мужчина разжал руки и велел. – Иди вон, раз прискакал, до лесу, поищи чего…

– Так сушь же ж, - удивился мальчишка. – Там грибов не будет…

– Иди.

– А к Никитке можно? Он тама на колейке сегодня?

– Можно, - вздохнул мужчина. – Иди… от неслух. Сказано было, дома сидеть.

–

Мальчишка же.

– Вчера воды хлебанул ледяной, так с горлом маялся. От и оставили, чтоб… но, видать, прошло, - мужчина отложил косу. – Люба, ходь сюда… вы ж из-за Аньки, да?

– Так сколько лет-то прошло! – возмутилась женщина, отирая раскрасневшееся от жары лицо. – Спохватилися… и не трогал он никого! Не трогал!

– Люб…

– Чего Люб? Сперва эта лекарчиха устроила. Срам перед соседями, до сих пор вон шечутся. А как Анька померла, так и вовсе… будто это он её убил. А никто её не убивал!

– Змея кусила, - понимающе ответила Зима.

– Да… тут…

– Угомонись, - так же мягко, но строго произнес Иван. И проведя рукой по волосам, сказал. – Тут… моя вина-то есть…

– Да какая вина?

– Обыкновенная. Отец у меня… в общем… неспокойный был.

– Тот еще ирод, - согласилась Любка, опираясь на грабли. – Это он Аньку поколачивал. А Ивана тогда вовсе тут не было.

– Мы ж с Анькой сошлись, когда еще молодые совсем… ну… дело такое… раз погуляли, два погуляли… а потом и приключилась… это… ну…

– Забрюхатела она, - Любка явно была в курсе всей жизни мужа. – А у Аньки родители строгие. Ну и пришлось им жениться.

– Вот… я-то не то, чтоб вовсе не хотел… хотел, конечно. Я ж нормальный… не это… того… ну… понимаю, что раз такое…

– Вести ему жену было некуда, - вмешалась Любка, и мужчина поглядел на нее с благодарностью. – Отец у Ивана всегда-то был дурноватым… уж извини, Вань.

– Да чего там…

– А как с войны вернулся, так и вовсе… Ванька тоже попал…

– В последний год только, да и то вон… мало чего…

– Поранили, - с гордостью произнесла Любка.

– Случайно то… - Иван отмахнулся. – Дело ж не в этом…

– Ага, нормальный мужиков побило, а всякие иродищи живые… ну, не могу я иначе! Он и жену свою вусьмерть забил. И Ваньку поколачивал. И вовсе… Ванька тогда попросил, мол, пусть Анька у своих поживет-то. Ну куда её-то к этому? А Ванька, стало быть, на контракту поедет. Предлагали ему, охранником в лагерь. Всего-то на годков пару. Деньгу давали хорошую… только ехать далеко. И опять же ж, куда брюхатую тянуть. А тут у ней и родня, и мамка… ну вот…

– Не получилось? – Зима озиралась и с немалым интересом.

– Ага… там-то родня уперлась, что раз Анька сама такая умная и в замуж полетела поперед иных, то пусть себе живет с мужем и своим розумом. И пришлось Ваньке её к папане весть. Хата-то одна А тот-то сперва вроде притих. Мол, повидал жизню, осознал… тоже пораненый был. Головою, - Любка постучала по себе по лбу. – Чтой-то его шандарахнуло. Вот… так и пожили месяцок. Тот-то тихий, смиренный. Молиться стал. В церкву пошел, певчим, значится. Ванька и поверил, что все как-никак да обустроилось… и уехал. Деньги-то, небось, в доме не лишние. Хозяйство разоренное, подымать как-то надобно.