Змеиная вода

Демина Карина

Нужно.

Очень даже нужно.

– Спасибо, - искренне ответил Бекшеев.

И Валентина поклонилась. А потом добавила:

– Не загоняй себя. Всех не спасешь, а коль сгинешь, то кому от этого легче будет?

И в ее словах была правда. Только… как остановиться? Не загонять? Отойти в сторону, сделав вид, что вот это-то тебя не касается. Совершенно.

И вон то – тоже. И вообще… не получится ведь. Бекшеев точно знал, что не получится.

Машина чуть остыла, и уже не казалось, что Бекшеев попал в печь.

– К Каблуковым в другой раз? –

Зима смотрела обеспокоенно.

– В другой.

Вид у него не тот, чтобы для визита сгодился. Да и чувствует себя Бекшеев не настолько хорошо, чтобы спокойно выдержать разговор. А в том, что разговор этот потребует немалых сил, Бекшеев не сомневался.

– Я тут кое-что узнала… - Зима села рядом. А Фрол Яковлевич тронулся. Время клонилось к вечеру. Небо потемнело, пусть бы было еще не так и поздно. Но главное, отступила та удушающая тяжелая жара. Бекшеев сел, откинувшись на сиденье, и ноги вытянул, насколько получилось. Зима говорила. Тихо, в полголоса…

Бекшеев слушал.

– Думаешь, она собиралась убить Ангелину? – спросила Зима, закончив рассказ. И стало жаль, потому что Бекшееву нравилось вот так сидеть и слушать. И звук её голоса успокаивал.
– Каблукова?

– Вряд ли, - из приоткрытого окна тянуло свежим воздухом. А когда автомобиль въехал под полог леса, то похолодало вовсе ощутимо. – Все же она не такой монстр…

– А какой? Травить дочь какой-то гадостью… - Зиму передернуло. – Увозить… зачем?

– Чтобы поместить в клинику для душевнобольных, - предположил Бекшеев. И предположение это далось ему довольно легко. – Смотри, она начала подсыпать лекарство здесь, и всем, как понимаю, рассказывать о душевной тоске и прочем… именно этим и объяснила отъезд. Заодно и убрала Ангелину от тех, кто мог, по мнению Каблуковой, дурно на неё повлиять. Ну или заподозрить неладное. Второе вернее.

– Людочку имеешь в виду?

– И Людочку тоже. Она, конечно, производит впечатление не самого серьезного человека, но с другой стороны она целитель. А целитель в местах здешних - фигура. И при желании Людочка, думаю, могла бы доставить неприятностей. А так… Ангелина сама перестала приходить. Потом уехала. Потом заболела и осталась где-то в санатории…

– В лечебнице, - поправила Зима.

– Уточнять не обязательно. Но да… есть такие… лечебницы, которые предпочитают именовать себя санаториями или домами отдыха… для людей особого склада.

– Вроде Каблуковой.

– Или тех, кому нельзя бросить тень на репутацию семьи. Видишь ли, наличие душевно больного человека в семье порой становится… серьезным обстоятельством… препятствующим заключению выгодного брака, - Бекшеев аккуратно подбирал слова. – Впрочем, для всех Ангелина была бы страдающей от меланхолии. Война, смерть мужа, подруги… весьма удобные обстоятельства, многое ими прикрыть можно.

Зима фыркнула.

– А там, в санатории не стали бы задавать вопросов?

– Стали бы, думаю. Поэтому Каблукова и повезла дочь не сразу в лечебницу, а сначала в санаторий, на отдых.

– Ничего себе отдых…

– Она

бы поила Ангелину неделю или две. Жаловалась бы на состояние… потом перестала бы давать лекарство, чем скорее всего спровоцировала бы кризис. Я не специалист, но… проконсультировался.

Матушка пришла в ярость.

Матушка всегда приходила в ярость, когда вскрывался очередной случай злоупотребления. И пусть Ангелины нет, но остались бумаги, свидетельства, все то, что передал Захар. И матушка не успокоится, не поняв, как эта дрянь – она так и выразилась, добавив пару слов вовсе нецензурных – попала в частные руки.

– Так вот, часто, в случае длительного приема таких средств возникает зависимость. И отмена приема вызывает у пациента… протест. Вспышки ярости. Гнев. Галлюцинации. Бред…

– И все бы убедились, что Ангелина не в себе…

– Да, а поскольку случилось бы это не сразу, организм успел бы очиститься…

– И никто ничего не доказал бы.

– Именно. Ангелина осталась бы в специальном заведении, для её же блага. Там, где ни Людочка, ни кто-то из прежних знакомых до нее не добрался бы. Полагаю, пользуясь моментам, Каблуковы объявили бы её недееспособной. На всякий случай.

– И тогда никаких судов, наследств и прочих… неприятностей.

– Да и дети остались бы с любящей бабушкой.

– Бекшеев… - Зима заговорила не сразу. – Скажи, что есть способ её привлечь… хоть за что-нибудь… хоть как-нибудь… не знаю.

– Свидетельские показания имеются. Заключения…

– Но без Ангелины это теряет смысл?

– Матушка в ярости, - признался Бекшеев. – Она точно инициирует расследование. Такие вещи не должны попадать в частные руки. И того, кто продал лекарство, найдут.

– А Каблукова?

– Здесь сложнее… даже если тот, кто продал эту дрянь даст показания, а он будет отпираться до последнего, но… даже если даст и укажет на Каблуковых, то те с легкостью отмахнуться. Не покупали, не травили… или покупали, но думали, что это просто новое и дорогое успокоительное. Хотели, как лучше, а потому понятия не имеют, как так все получилось. Слово против слова.

– Значит, ничего…

– Значит, - спокойно ответил Бекшеев, - надо искать лучше… больше.

– Будем, - Зима скрестила руки на груди. – Просто… это в моей голове не укладывается. Травить собственного ребенка… сводить с ума, запирать… почему, Бекшеев?

Ответа не было.

На вокзал они успели.

Ярополк прибыл один.

– Софья просит прощения, но у нее не получится приехать. Но сказала, что вы сами разберетесь. Что расклад путаный. Что в этом клубке много змей и все-то до одной ядовитые. Что это значит, я понятия не имею, - сказал он, аккуратно пожимая руку Бекшееву.

В модном пальто из тонкой шерсти, в вельветовом дорожном костюме некромант смотрелся столь солидно, что даже Фрол Яковлевич растерялся. Он окинул Ярополка взглядом, от которого не укрылись ни это вот пальто, ни костюм, ни лаковые штиблеты, ни шляпа-котелок и тросточка в руках.